Конь, по кличке Блуд полностью отвечал ей. Когда вся партия отходила ко сну, он приводил связку спутанных лошадей к базе и наводил шмон. У кого постирушки сожрет, где чайники и кастрюли проверит. Особенно любил рыбу вяленную. Просовывал голову в склад десятиместной палатки и умудрялся из-за изгороди достать ее, спрятанную под полог накомарника. При этом от последнего находили только жвачку. Но самым важным предметом его вожделения был недопитый не убранный от костра чай, который обычно оставляли в чайниках у костра уставшие поздние маршрутчики.

Однажды Найденов заметил, как Блуд совал морду в чайник и языком доставал содержимое. При этом поднимал высоко морду, задирал губы, обнажая зубы, и, таким образом, смаковал как заправский чифирист. Чай позже и послужил приманкой, чтобы ловить его. Стоило только увидеть коня, постучать палкой о чайник, как тот стремглав несся отведать напитка. С тех пор прозвали его еще и Чифиристом. При этом шел на чай только к Найденову. Юрию, каюру, не давался.

Блуд в табуне, состоявшем всего из семи лошадей, был вожаком. И если ему не нравилось место, куда переходили геологи, он уводил связку на прежнюю стоянку или еще куда-нибудь, где травостой был лучше. Юрий треножил, путал его – не помогало. Блуд умудрялся уводить лошадей со спутанными ногами, рвал или перегрызал веревки, которые полевикам снабженцы давали не лучшего качества. Юрий чертыхался, брал ружье и уходил по следу искать лошадей. Но когда находил табун, Блуд завидев каюра, задирал хвост и, был таков. Таким образом, сезон для Юры был мукой. К тому же он еле заметно прихрамывал на обе ноги. И, когда прилетев на базу, Глухов спросил, что с ногами, тот махнул рукой, сказал:

— Так, натер немного!

И только однажды, зайдя в баню, Глухов заметил, что у каюра на обеих ногах несколько фаланг были ампутированы.

— Как же ты будешь работать?- спросил начальник.

— А ты что, жаловался на то, как я хожу за лошадьми?- вопросом на вопрос ответил Юрий.

— Пока нет! Но почему ты мне в экспедиции не сказал, что у тебя с ногами?

— Тогда бы ты не взял меня в поле, Василич! Побоялся бы лишнего нахлебника иметь.- И посмотрел хитровато и с той усмешкой, которая была у него тогда, когда Глухов принимал его на работу.

Начальник партии всячески старался давать команду помогать каюру, но тот помощь отвергал, приговаривая: «У вас своя работа, у меня своя…». Но кто же мог предугадать, что в связке лошадей может оказаться блудливый вожак. Но Юрий нес свой крест стоически. И только когда не мог поймать Блуда, тогда ему помогал Найденов с чайником. Тогда это было похоже на спектакль.

Вся партия наблюдала, как Найденов прятал уздечку запазуху и, взяв в руки чайник, стучал по нему палкой, смело подходил к Чифиристу. Тот вначле стриг ушами, всматривался в него, словно соображая, есть у того уздечка или нет, потом, забыв всякую осторожность, вскачь несся к Найденову. Тыкался мордой ему в руки и чайник. Найденов давал жеребцу немного насладиться напитком, спокойно надевал на коня уздечку и тот, испробовав напитка, спокойно шел за геологом. Также спокойно терпел, когда на не погрузили больше, чем на остальных лошадей.

Но на этот раз Блуд увел лошадей, видимо, далеко. След терялся в мелкой щебенке гольцовых склонов. И каюра второй день не было на базе. За ним увязалась и Джека.

Глухов хотел было прекратить маршруты и послать всех геологов на поиси лошадей, но Панов махнул рукой:

— Юра найдет! К тому же с собакой пошел. Лишь бы погода не испортилась. А нам план делать надо.

Погода действительно стояла хорошая. И Глухов согласился. Но сказал, если я вернусь вечером с маршрута, и каюра не будет, пойдем искать. Кабы не случилось чего…

Тропа вела вверх. Маршрут закончился и чтобы сократить путь на подбазу, Глухов решил перевалить голец и сбежать вниз по ручью. Но подъем оказался крутым.

«Срезал, называется!- чертыхнулся про себя Глухов.- Хорошо, что Аню не взял с собой. – Сам хоть к полуночи, но вернусь. С ней бы ночевать пришлось. Это означало бы потерять маршрутный день. А их, ох, как мало осталось…».

С трудом взойдя на загривок водораздела, Глухов внезапно пригнулся. Впереди, прямо на него шли бараны. Он снял ружье, первернулся на спину. Зарядил пулями.

«Ох, и надоела тушонка, век бы ее не видать! А здесь, кажется, удача сама в руки прет. Должно же когда-нибудь повезти… Считай, второй месяц без мяса… Что это я размечтался и не убитого барана уже желчью перевариваю…». – И осторожно выглянул из-за своего укрытия.

Баран нес грациозно и даже как-то торжественно свое головное убранство. Нет, это были не рога, а венец, утверждающий не только верховенство в стаде, но и великолепие, изящество, архитектурный ансамбль самого совершенства природы. Закинуты с небрежным отворотом назад и выдающиеся вперед, они олицетворяли не только атрибут, принадлежность этой грацильности, но и утверждали его непокоренность всему окружающему. Он не шел, а шествовал к скале, не заботясь об осторожности. Шествовал к своему концу. Ибо за скалой на него были направлены два ствола двенадцатого калибра.

Охотник медлил. Александр вдруг заметил, почувствовал, нет ощутил это горное создание, превосходство над оскаленными вершинами, наконец, снобизм красоты и уверенности. Уже различались отчетливо морда, несколько вздернутая и настороженно поставленная на короткую могучую шею. Она была величественно безразличной, почти тупой. В ней было застывшее выражение скалы. Морда была светлее его шерсти и контрастировала с камнями, по которым баран ступал одновременно мягко, осторожно, уверенно.

В пятнадцати-двадцати метрах он внезапно застыл. Медленно, вполоборота, повернул голову в сторону скалы, за которой лежал, разбросав в стороны ноги, охотник.

Также внезапно прекратили движение следовавшие за ним трехлетки, молодые бараны, не игравшие еще ни одного турнира в борьбе за самку. Они смотрели в разные стороны также насторожено в застывших позах. С ними, будто, все замерло, и находилось во внимании ко всякому шороху, слабому порыву ветра. Слабые дуновения ветерка меняли направление.. И это, видимо донесло какие-то запахи, которые остановили шествие снежных баранов.

Охотник застыл. Он не имел никаких намерений стрелять в вожака. Тот был стар. Ему было уже за десять. Охотника интересовали трехлетки, остановившиеся чуть дальше. Но прицелиться в одного из них, не выдав себя, он не мог. Мешал не только вожак, но и впереди лежавший камень.

Неожиданно рогач фыркнул и остановившийся поодаль табун молодых рогачей ринулся вниз к торчавшим скалам. При этом вожак неожиданно тремя прыжками оказался над обрывом, который до этого обошел охотник, и повернул голову – глаза в глаза охотнику.

«Вычислил!»,- ругнулся про себя Глухов и нажал на курок. Охотник видел, как из барана, чуть ниже шеи, вблизи передней лопатки, взметнулся султан шерсти. Баран вздрогнул, но оставался стоять. Грянул второй выстрел. Баран покачнулся, как-то странно повел венцом рогов, словно прощался с родными скалами и хребтами водораздельного пространства, наблюдавшими эту драму, и… исчез.

Охотник подошел к краю скалы и видел, как внизу, впереди камнепада, отсчитывая ступеньки коренняка, катился баран.

«Черт!»,- пробормотал Александр. - Теперь спускаться за ним еще…»

Стадо, предупрежденное вожаком, уже поднималось наискосок по склону соседнего водораздела. Потом, стремительно сделав бросок на самое лезвие хребта, внезапно остановились, как по команде. На фоне заходящего солнца их силуэты были отчетливы и монументальны. Их было пятеро. И когда стих камнепад вслед падающему барану, угодившему в расселину, стадо исчезло. Будто растворилось за горизонтом…

Глухов понял, теперь он не только к полуночи на стоянку не доберется, но и к раннему утру. Поэтому, спустившись к барану, начал торопливо разделывать его. Разложил мясо на камнях, чтобы до утра оно покрылось тонкой сухой корочкой. Тогда муха не сядет. Посмотрев на часы, заторопился снова, чтобы Панов или Найденов не вздумали идти искать его после утренней связи. Кинул в рюкзак ливер, заднюю ногу, стал подниматься опять в гору.

Так уже получилось, что он случайно вышел к подбазе со стороны ручья. Заметил пасшихся в долине Нельгесэ лошадей, и у него отлегло от сердца. Значит все дома. Ай-да молодец, Юра. С таким работать – отдыхать!

В устье ручья стелился дым от костра и нежданно-негаданно в лучах утреннего солнца у самой воды Глухов увидел Аню, молодую специалистку. Подсмотрел, как она обнаженная, раскидав на кусты постирушки, умиротворенная вставшим уже из-за гор солнцем, его теплом, чуть пританцовывала. То ли она была счастлива оттого, что была одна, то ли ей нравился ранний день. Она разбрасывала руки и вальсировала, переступая с камня на камень, не замечая никого и ничего вокруг, в том числе его, замершего на тропе и не в силах уйти или хотя бы спрятаться и не мешать этому видению.

«Фантастика!» - пронеслось у него в голове. - Она же красавица, черт подери! Какая фигура! Сама стройность и изящность движений… Афродита. вышедшая из воды на берег… ». Он отступил на шаг, улыбнулся чему-то и быстрыми шагами пошел на базу.

«Как же он раньше не замечал в ней этого. До этого она ему казалась некрасивой, правда и не дурнушкой. Так себе, коих много проходило перед его глазами. Сейчас же она казалась ему сказочной феей с раскиданными светлыми волосами. Неужели надо было увидеть мужчине ее нагой, чтобы почувствовать запрятанную в геологическую робу красоту, даже телесное изящество. Ведь даст же Бог, кому красивую внешность, кому шею, кому высокую грудь. Ей дал Бог все в изяществе фигуры и движений, которых раньше не замечал. Господь скрыл то, что хотел скрывать ради одного мгновенья тому, которому уже возносилась к небу безудержная страсть обладания этим изяществом.

Он не заметил, как подошел к базе. Зашел в свою палатку и, не раздеваясь, лег на спальник. Видение у реки не покидало его…

— Кажется, вернулся! Где хрен тебя носил так долго. Я глаз не сомкнул, а Аня три раза за ночь ужин разогревала,- открыл полог палатки Панов.

— К черту ужин! – загадочно улыбался Глухов.

— Ты что, старина? – Месторождение нашел?

— Лучше, Витя, гораздо лучше! Я понял, что я слеп!..

— Нет, брат, тебя лечить надо! Что так долго-то пропадал?

— Посмотри в рюкзаке…

— Это другое дело! Эй, спящие морды!- гаркнул на весь лагерь Панов,- кончай ночевать! Начальство о нас стало заботиться лучше, чем пролетарский профсоюз. Мяса притащило! Ну же! Пинал уже кого-то Виктор в палатке.

Послышались шаги.

— Можно к вам?

— Можно, Анечка!

Она зашла, и в ней уже не было того, что видел там, у ручья, Глухов. Все исчезло куда-то, спряталось и скукожилось в робе. «Черт, как же мы все-же живем? Одежда должна подчеркивть достоинство и изящество человека, а мы его прячем, а потом неожиданно увидев его, сходим с ума…».

— Каша готова, борщ тоже… Я компот из сухофруктов сварила, будете?

— Нет, Анечка! Все отменяется. Будем варить мясо!

— Ой, вы что-нибудь добыли?

— Ни что-нибудь, а барана, притом вонючего и старого, как твой начальник.

Аня растерялась, сконфузилась.

— Прямо наговариваете на себя Александр Васильевич…

Она вышла, а за ней зашел каюр.

— Ну что, набедовался?- спросил, не вставая с нар Глухов.

— Джека нашла. Не собака – золото. С такой животиной ходить – праздновать…

— Так и ходи с ней,- ответил Глухов.

— А как ты, Василич? Один же ходишь?

— А что мне? Со мной скучно собаке. Особенно, когда документации много. Изведется, лает все. Словно говорит, чего сидеть, хозяин, пошли охотится… А с тобой у нее смысл в работе появляется. Так что бери, а то раздумаю.

Но собака ходила в маршруты с теми, кто первый покидал стоянку. И с этим не мог ничего поделать даже хозяин собаки, Глухов. Правда, чаще других именно Глухов и уходил в маршрут раньше всех…