Последним рейсом с четвертого километра в поле забрасывался Глухов. До потолка забитый борт снаряжением, продуктами и всяким скарбом взял курс на Сунтар. Летчики знали точку хорошо, и он задремал на сиденье около кабины пилотов, сняв с себя напряжение и сутолоку последних часов по организации заброски на базу партии.

Проснулся оттого, что его тормошил бортмеханик. Оказалось, пока они летели, испортилась погода, и на базе повалил снег. К террасе, на которой стояла база, садиться было невозможно, и механик показывал ему вниз, где командир хотел посадить машину. Глухов протиснулся в кабину и посмотрел туда. Наледь подошла к самой террасе. По ней бегали люди, показывая крест руками, что садиться, мол, нельзя, опасно. Глухов мгновенно оценил обстановку и решил посадить машину около бани. Пилоты согласились, но не стали глушить винты, торопились. Когда вертолет поднялся и улетел, Глухов окончательно успокоившись, сел на вьючник и осмотрелся. К бане подбегали рабочие, геологи. Около бани были разбросаны дрова, топоры, пилы. А у самой кромки ручья, где под наледь уходила буроватая вода, валялись десятки банок из-под антистатика «Ланы». Когда все подошли, он с каждым поздоровался, передал письма и посылки от родных и, когда остальные занялись грузом, подозвал Счастливчика – старого обер-бича. Его взял в поле сторожем с полномочиями хлебопека. А временную поверенную в его старческих любовных утехах Матрену – поварихой. Другие в поле на сезон не хотят идти за символическую плату рабочего третьего разряда сетки пять…

В кругу своих собратьев бичей Счастливчик прославился тем, что однажды после глубокой попойки, когда собутыльникам нечем было похмелиться, поскольку по уговору (бросили на пальцах) еще до попойки именно ему вменялось в обязанность сохранить две бутылки водки на похмелье, они подступились к Прокопову с требованием обнажить отданное ему под охрану зелье. Но не то он его сам выпил или ему помогли выпить сотоварищи во хмелю во время общей попойки, только от него ничего бичи не добились. Тот валялся под нарами. А когда его вытащили из-под них и начали пинать ногами, то Прокопов не сопротивлялся, а просто хлопал глазами и мычал. Больше из него выбить не могли ничего. Бичи пришли в ужас и по общему разумению влили ему в задницу стакан тормозной жидкости, дабы знал, как нужно чтить уговор. И сами же незамедлили опохмелится ею.

Будучи в усмерть пьяным, Прокопов от позывов тормозухи сходил под себя смердящей вонью. А вот остальные бичи на утро уже не проснулись. С тех пор его и стали звать Счастливчиком, стало быть, счастливо избежавшим участи сотоварищей.

— Что это? – показывая на банки, спросил Глухов?

— «Лана».

— Зачем?

— Как зачем? Для употребления…

— Какого еще употребления?

— Внутреннего, начальник.

— Так это же антистатик?

— Да и хрен с ним, нам, главное, что там кое-что есть…

— Так отравиться можно этим «кое-что»! - удивленно и строго заметил Глухов.- Или тебе мало собственного опыта?

— Мы не дурачки какие-нибудь, мы это «кое-что» удалили.

— И как же?

Счастливчик с хитрецой посмотрел на начальника.

— Все-то тебе нужно!

Но потом помялся и раскрыл тайну извлечения пития. Подошел к бане, взял в руки лом и пустую банку.

— Технология проста, Василич. Когда весной стояли морозы под минус тридцать, открывали банку «Ланы» и тихонько сливали содержимое на лом. Все, что замерзло и осталось на ломе, - это не наше. Пакость. Все, что стекало – спирт. А это, как ты сам знаешь, пить уже можно.

— Все пили?

— Нет, только наш брат, бичи.

— Живые все?

— А что с нами сделается!- погладив по животу, будто только что выпил антистатика Счастливчик. – И не такое пивали. Правда, вон только Питерский …

— А что с ним? – насторожился Глухов.

— Заикаться стал. Хотел допить пайку промывальщика, пока тот выносил строительный мусор из бани, а когда вернулся и увидел, что лишается похмелья, так гаркнул на него и хлопнул по плечу, что тот заикаться начал. Но ничего. Это пройдет у него. Ахнем из ружья над ухом, когда заикаться будет, и пройдет, непременно пройдет. Кол колом вышибать будем. Правда, молчит, бедолага пока, не разговорчив стал что-то.

— Ну и порядки у вас тут! – Глухов посмотрел на бича, и неожиданно спросил:

— А лошади где? Что-то не видно было их с вертолета.

— Здесь, в лесу пасутся. Прошлогодняя трава из под снега уже обнажилась. Вечерком Юра, каюр, овса даст. Куда денутся…– Он замялся и в свою очередь задал вопрос:

— А как насчет праздничка-то?

— Будет праздничек, только груз перетащить надо.

— Это мы мигом, и бросился помогать таскать груз своей братии, что веренецией от наледи уже делала первую ходку.

По заведенному негласному закону, когда начальник партии приезжал в поле, топили баню. А после нее народ собирался под навес или в балок. Все зависело от времени года и погоды. Каждый, у кого была «заначка» тащили к столу. Кто кислую капусту, кто лук с чесноком, кто домашнюю снедь какую, приправленную женами и близкими полевикам. Прибывшие с начальником посылки потрошили на глазах у всех, выкладывая на стол содержимое. Письма припасали на потом, чтобы прочесть в уединении. Вокруг стола была суета, оживление. Метали на стол и добытую за весновку свежатину: мясо, рыбу. Одним словом готовился последний праздник – начала полевого сезона.

Начальник доставал вьючник, вытаскивал спиртное и праздник продолжался до тех пор, пока выпивалось все. Наутро надежды похмелья разбивались обычно в решительное «Нет!» начальника и через три дня только воспоминания о празднике тешило: сколько выпили, как закусили… Кому и кто врезал в горячке… А дальше, войдя в мерную колею обыденности, начиналась монотонная работа, коей так утружден полевой сезон, что свободное окно в нем если и показывалось, так плакало непогодой, большой водой, да ожиданием новых, еще более тяжелых дней до «белых мух». Только бы успеть до снега, только успеть…