Природе свойственно всегда оставлять нас в дураках…

Партия во главе Сидельникова состояла из трех отрядов. Один был поисковым, который оценивал перспективы флангов Осеннего по выявленным точкам минерализации во главе с Пашей Кузиным, другой занимался пятидесятитысячным картированием во главе со старшим геологом Хмелевской, а третий – доизучения – возглавил сам Сидельников.

Работы по полиметаллам держались на контроле не только Якутского геологического управления, но и Министерства геологии… Лысов дневал и ночевал в разъездах.

* * *

Сезон для отряда доизучения Сидельникова начинался неудачно. Дожди шли, не переставая. Люди ходили в маршруты и страдали в палатках от непрерывной сырости. Спальники и телогрейки покрывались плесенью. Лошади от долгих переходов по дождю седлами стирали холки. К тому же вышла из строя рация. Ушедшему далеко на юг от базы партии отряду никто уже не мог помочь до осени ни продуктами, ни снаряжением, ни связью. Надежды оставались только на разбросанные ранней весной лабазы, на которых помимо продовольствия оставлялись пробные мешки, да рванье, не раз списанное и не пошедшее под топор социалистической экономики, не желавшей обременять новьем геологов. В первом случае потому, что не хватало, и во всем ощущался дефицит. Во-втором, чтобы не дай Бог, кто мог воспользоваться имуществом в личных целях. Хотя личное и общественное в геологии вычленить невозможно. Потому, как полевики дневали и ночевали всю жизнь в поле.

* * *

Вернувшийся в конце августа из отпуска начальник экспедиции, ознакомившись с ситуацей на предприятии, вызвал к себе начальника геологического отдела Перова Николая Васильевича и потребовал информацию о партии Сидельникова.

Перов, только что сменивший Хмелевского на должности начальника геологического отдела доложил, что партия Сидельникова работает. Горные работы и объемы по геологической съемке выполняет. Правда, от самого Сидельникова, возглавившего отряд по доизучению благоприятной геологической структуры на юге огромной площади, никаких сведений не поступало. Такое с двухсоттысячными геологосъемочными отрядами случалось нередко, так как площади картирования были большими, а связь ненадежная. А потому по поводу исчезновения со связи отряда, да еще возглавляемого начальником партии, особых волнений в геологической службе экспедиции не испытывали. Геологи знали свое дело и работали.

— Разыщите мне Сидельникова и пригласите на связь!- приказал Лысов.

Приближалась пора защиты направления поисковых работ, и начальник экспедиции на очередной планерке решительно наседал на геологическую службу.

— Я поражен, что такой важный участок работы главный геолог и начальник геолотдела не контролирует. Немедленно свяжитесь с Сарданой, с поисковыми и съемочными отрядами Сидельникова и сообщите мне, наконец, каковы перспективы структуры, на доизучение которой нам дали такие деньги!

* * *

Перову на связи удалось установить, что отряд Сидельникова должен находиться где-то в междуречье Юдомы и Хамны. Уже два месяца, как от него не было никаких известий. Поисковый отряд Кузина продолжал оценивать мелкое рудопроявление, прилегающее непосредственно к Осеннему, перспективы которого были не очень обнадеживающими. Он доложил начальнику геолотдела, что последняя связь с Сидельниковым была пятого июля. Затем связь с ним оборвалась. Либо вышла из строя рация, либо… Однако это «либо» Перову не хотелось даже допускать и мыслях… А на пороге уже маячил сентябрь.

Николай Васильевич зашел в кабинет к Немцеву и выпалил:

— Иван Рудольфович! Лысов настаивает учинить поиски отряда Сидельникова и послать к нему вертолет.

— Куда? Мы не знаем, где он сейчас шарашится со своими лошадьми. Он сегодня здесь, а завтра там. Где искать его прикажешь?

— Я связался с Павлом Кузиным, начальником его поискового отряда, тот дал координаты лабазов Сидельникова. Пошлем вертолет, пусть облетит лабазы. Может около какого-нибудь лабаза жирует. Осень на пороге. Дичь, рыбалка… В общем, сам понимаешь…

— Хорошо! А кто политит этим бортом?

— Некого послать, Иван Рудольфович. Все в поле. Разве что положиться на экипаж Тюменьева? Это он разбрасывал весной лабазы. Да и чтобы не тратить время и горючку можно дать ему задание лететь на Южный, а потом на площадь листа, где работает Сидельников. Если найдет, пусть выбросит его на базу и передаст нам информацию о геологических результатах.

Зазвонил телефон Лысова. Немцев поднял трубку и ответил:

— Иду, Георгий Иванович.

— Пошли, Перов, к Лысову. Что-то срочное.

У начальника экспедиции суетился радист Гусенок. На столе была разложена какая-то аппаратура. Из динамика слышались голоса. Это переговаривались между собой южные партии.

— Иван Рудольфович! К нам пришли две новых радиостанции «Алмаз» на испытание. Степан Романович говорит, что они не сложны в обращении с ними. Одну мы отправим на Осеннее, а вторую надо каким-то способом передать Сидельникову с радистом, которого на время передало наше Управление. Но вначале надо найти отряд Сидельникова…

— Я уже распорядился через диспетчера завтра послать на поиски экипаж Тюменьева. Он с формы прилетает.

— Хорошо. Только к утру на моем «УАЗике» пусть Ушков, старший геолог геолотела, доставит радиста на Теплый Ключ с рацией и уточнит координаты облета. А как только что-нибудь появится новое о Сидельникове и его отряде, сообщите. Ступайте, Степан Романович! – обратился он к радисту. - Остальные останьтесь, поговорим.

* * *

Сидельников вечером сидел у костра и не мог принять никакого решения. Идти в обход Ньюрукана, означало потерять сутки и два маршрутных дня. Идти на перевал через Хара-Юрех, узко зажатый среди гряд Улахан-Бама, было рисковано. Лошади могли не подняться. Но если и подымятся, то спуск с перевала в ручей ничего не предвещал хорошего. Сплошной стланник. А «рубиться» по нему не хотелось. Подозвал каюра.

— Алексей, смотри сюда,- ткнул в карту начальник партии. – Если в обход идти, это будет примерно тридцать километров. Напрямую – два. Но вон седловина, смотри! – Он встал и показал рукой на седловину, которая виднелась среди макушек высоких лиственниц. – За ней восемьсот метров стланника. Как ды думаешь, пройдем этой дорогой?

— Какая там дорога, Николаич! Мрак! Лучше в обход…

— Ты так думаешь?

— Не я, лошади! Мы уже два месяца передыху им не давали. Видел, какой Серый? Он седло еле тащит. Холка гниет. Мази нет. У всех лошадей ноги о камни сбиты. А ты в гору! Улетим оттуда вниз, как пить дать. А по стланнику рубиться, сам знаешь, как…Думать надо, Иваныч.

— Вот сижу и думаю, с тобой советуюсь.

— А что со мной советоваться, я маленький человек. Ты с геологами своими советуйся. Что решите, то и будет. Но я бы в обход пошел.

Каюр прикурил от угля и пошел к своему балаганчику.

Когда вышли из маршрутов все спарки, Сидельников собрал всех у костра и рассказал обстановку.

— Харчей у нас практически нет. То, что удалось Глухову притащить из большого юдомского лабаза, что в тридцати километрах от нас, хватит на два-три дня. Нам же маршрутить еще как минимум дней десять – двеннадцать, чтобы охватить всю площадь доизучения. На лабазы выходить, уже смысла нет, поскольку обратный путь ближе к базе, а не к лабазам. А посему есть предложение урвать три дня и выйти на объект доизучения последней площади через Хара-Юрех. Ваши предложения.

— А что каюр думает? – спросил Ларин. Он выполнял роль завхоза, кострового, пекаря. Иногда охотился. Четверть века скитался по этим весям и доверял только тем, кто знал эти места. А Алексей был из местных пастухов. К мнению Ларина обычно прислушивались.

— Каюр хочет идти в обход. У нас времени на это нет,- заключил начальник партии.

Все чесали затылки. Наконец Сидельников встал и твердо сказал.

— Идем через Хара-Юрех. Только ближе к перевалу придется разгрузить лошадей, чтобы, не дай-то Бог какая-нибудь не сорвалась с крутяка. А это значит, что поднять часть груза придется на себе…

Наутро связка лошадей тронулась к перевалу. К уступу крутой части склона подошли быстро. Остановились. Сняли привьюки с лошадей и разобрали груз по рюкзакам. Почи у всех это были не рюкзаки, а рюкзаки с привюками. Иван, промывальшик, к тому же приточал впереди себя железную палаточную печь. Этот кряжистый мужик весь сезон подбирал остатки груза, когда, казалось, уже некому было всучить его, чтобы тащить до места. Вот и сейчас он первый шагнул к уступу. Связка лошадей осторожно пошла за ним. В воздухе стояла та предосенняя теплынь, которой сейчас при подъеме в сопку не радовались. Пот струился по шеям, стекал по позвоночнику к крестцам людей, разъедал потертости от рюкзаков. Слышалось только тяжелое дыхание людей, да непрерывное усталое фырканье лошадей.

До перевала оставалось всего не больше сотни метров, когда небольшая крутая промоина заставила остановиться караван. На склоне отдыхать было тяжело, и каюр решил буквально сходу преодолеть промоину в каких-нибудь десять метров. Для этого он провел вначале одну лошадь, потом другую. Иван-промывальщик провел связку из двух лошадей. Остался Серый, груженый палаткой и разным утварным скарбом. Он дрожал, упирался и не хотел идти. Каюр потянул его и тот, бедолага, хотел прыжком преодолеть небольшую рытвину, но под ногами поехала осыпь и Серый судорожно пытался удержаться на склоне. Алексей попытался с Даниловым удержать коня, но веревка лопнула, и Серый, обрывая ремни, вьючные веревки, покатился вниз. С трудом лошади все-таки удалось задержаться на небольшом уступе, и Серый поднялся на ноги. Вьюки по инерции покатились вниз, звеня чашками, кастрюлями, поварешками. Вприпрыжку падала вниз шестиместная палатка.

Когда спустились к коню, Серый не дрожал. Он, только чуть слышно постанывнал, упершись ногами в коренник. Его изъеденная гнусом холка кровоточила. Глаза, налитые кровью с жалостью смотрели на людей и молили о чем-то. Данилов и Иван, с трудом держась на склоне, попытались успокоить коня. Освободили его от остатков ремней, удерживающих седло, сползшее ему под брюхо. Серый тихо заржал.

— Ну, милый, давай теперь выбираться,- ласково сказал Иван, потирая шею коню, и осторожно потянул лошадь за узду параллельно склону.

В пяти-семи метрах задернованный склон казался более пологим. Слава Данилов подтащил седло и накинул на коня. Затянув подпруги, Данилов с Иваном осторожно серпантином, с частыми остановками поднялись к ожидавшим на склоне лошадям. Далеко внизу геологи собирали разбросанный скарб и снова поднимались в гору.

— Срезали! – С досадой сплюнул Ларин, когда все поднялись на седловину. – Нашли приключения на свои задницы. Теперь и Серого тащить надо и его груз.

На перевале развьючили лошадей. Дали передохнуть. Сидельников с двумя рабочими решил найти спуск, но вскоре вернулся и коротко сказал.

— Кажется мы в капкане. Вниз не сойти с грузом. Крутяк. Вьюки на шею валиться будут лошадям. А спуска хорошего нет. Стланник выше человеческого роста. Придется рубиться.

Достали топоры и, по очереди сменяя друг друга, начали рубить проход лошадям. Вскоре топоры, попадая на камни, быстро затупились. Дело стало продвигаться медленнее. Груженые лошади, не видя из-за кедрача, что под ногами, натыкались на камни и сдирали шкуру с ног. Они кровоточили. На лошадей было больно смотреть. Не в лучшем состоянии были и люди. Жаркий день, отсутствие воды и тяжелая работа валила их с ног, но они снова вставали и рубились, рубились…А стланник вниз по склону становился выше и толще.

К ручью опустиль только к вечеру. Развьючили лошадей, отпустили кормиться. Путать их было невозможно. Почти у всех ноги кровоточили. Да и освобожденные от груза и седел, лошади не двигались с места, хотя вокруг был хороший травостой. С опущенными головами они стояли каждый около своего дерева, дремали. Серый лег. Это был плохой знак…

Геологи не в силах были ставить палатку. Ларин суетился у костра, а остальные, сняв отсыревшие сапоги, пропитанные потом и солью робы, кто лежал, положив голову на рюкзак, кто еще находил в себе силы плескать на себя прохладную воду ручья.

Каюр, собрав в кучу седла, накрыл их брезентом и, покачав головой, сказал, ни к кому не обращаясь.

— Лошадям надо дать отдых, иначе все лягут, а тогда все на себе таскать будем. Кони – не люди! Им отдых нужен…

* * *

Последние маршрутные дни полевого сезона самые тяжелые. Усталость заставляет людей не проходить, а пробегать маршруты. И кто знает, сколько интересного бывает пропущено в таких случаях. Как правило, такие маршруты не короче, а длиннее предыдущих при непрерывно укорачивающимся световом дне. Поэтому спарки при выходе из маршрута к очередной стоянке возвращались в темноте.

К сентябрю полуголодные, оборванные, смертельно уставшие геологи, наконец, вышли к Юдоме. Здесь Сидельников решил дать всем три дня на отдых. У него теплилась надежда на удачную охоту. Но долина словно вымерла. К тому же стать биваком на берегу реки было невозможно. Болото подступало к реке и среди него удалось найти лишь небольшое сухое место среди соснового редколесья. На нем едва поместилась палатка, да таган для костра.

Разбитые усталостью люди спали вторые сутки. Редко кто вставал, кипятил чай и снова валился в спальник, так как варить было нечего. Лошади ушли с болота в лес и кормились в его прогалинах.

Сидельников в палатке рассматривал карту, пунктиры пройденных маршртов. Заканчивался полевой сезон. Выявленная им полиметаллическая точка принципиально ничего не давала нового в перспективах полиметаллической зоны, которая ему виделась на проектной стадии. Теперь ее просто не было. Он вздыхал, откидывался на спальник, поднимался, опять всматривался в карту, аэрофотоснимки, и хотя идеи новые появлялись, но время на их реализацию уже не было.

— Природа-мать, и нас, фраеров, она через зад кидает! – Резюмировал Ларин, приподнимаясь со спальника, заметив, что начальник партии подводит не утешительные итогоги полевых работ. - Не переживай Петр Николаич! Руды нет и хорошо! Больше дичи в горах останется. А коли бы нашли что-нибудь путевое, глядишь, дороги опять же понаделали, канав набили, исковыряли опять же все…

— Дичи итак нет! Штаны не держатся уже,- не поворачивая головы, окликнулся Сидельников.

— Это хорошо! - назидал Ларин. Домой к жене вернешься, под бочек подлезешь, она тебе ребрышки-то пересчитает и скажет, мол, на что ты мне нужон такой затрапезный…

— Ладно, Ларин, заткнись! Тебя все равно Пятов не слышит, записывать твои остроты.

— Ну, так ты, Николаич, конспектируй! Может после, как на пенсию выйдишь, глядишь, роман какой-нибудь писать начнешь о своих походах. Вот тогда и мои остроты могут понадобиться. Без них – одна геология, и та без руды, кого заинтересует? Никого! А байка, если она к месту – всегда хорошо. Вот мы с тобой перекинулись словами, глядишь, меньше о жратве думали…

* * *

Первый день облета вертолетным экипажем Тюменьева лабазов Седельникова ничего не дал. Один лабаз был полностью разрушен медведем. Два других были вообще не тронуты. Видно никто не подходил к ним.

Когда об этом доложили начальнику экспедиции, он приказал искать отряд Сидельникова по всей площади и попросил начальника аэропорта, чтобы тот оставил экипаж Тюменьева в Южном на два дня. Приближался фронт непогоды. По опыту работы в этих краях, геологи знали, что погода испортится надолго. Подул западный ветер. А известие о том, что отряд Сидельникова не воспользовался ни одним из лабазов, настораживало. Уж не случилось ли что?

* * *

Вертолет продолжал «утюжить» площадь, методично ручей за ручьем, облетая бассейн Хамны и верховьев Юдомы. Тюменьев переключился на второй бак. Снова летали, методично обследуя площадь. Горючего оставалось на 1,5 часа поисков. Никаких следов исчезнувшего отряда не было. Он как сквозь землю провалился. Оставалась последняя надежда, Юдома.

* * *

Глухов не спал. Усталость куда-то отошла. Он, было, хотел порыбачить, чтобы хоть как-то удалить голод, но, подойдя к реке, ему неожиданно стало не по себе. Наплыли тревожные воспоминания. Глядя на спокойное течение Юдомы, ему мерещилась другая, та, вспенившаяся река из недалекого прошлого, которая стремительно делала поворот и ныряла под завал. Резиновая лодка уперлась в бревна носом и медленно начала опрокидываться. Выброшенный первым за борт, он в последний момент увидел, как жена судорожно схватилась за лодку. Но лодка опрокинулась, и увлекла за собой Нину под завал. Она не умела плавать. Но оставалась надежда на желет…

Когда ему удалось вынырнуть, протиснувшись головой между бревен завала, он понял, что все кончено. По берегу бегали люди из следовавшей за ними лодки, которых ему удалось в последний момент предупредить о грозящей опасности, и те успели-таки пристать к берегу…

«Лучше бы мне не выплывать тогда!»-, шептали сейчас его губы…

Видение исчезло. Он бросил палку с наспех сделанной удочкой и вернулся к костру. Не рыбачилось. Куда-то ушел голод. На исходе день нырял за Улахан-Бам. В долину из распадков ниспадала сырость. Глухов поежился и хотел оживить костерок, как внезапно ему почудился какой-то звук, похожий на звук вертолета. Но потом вдруг исчез.

«Надо же! Кажется у меня уже галюцинации», - подумал Глухов, и взял в руки топор, чтобы нарубить дров. Звук повторился и начал усиливаться. Наконец из противоположного распадка неожиданно показался вертолет, развернулся и пошел низко над Юдомой.

Глухов рванулся к палатке, расталкивая спящих людей. Те, еще не отошедшие ото сна, обессиленые голодными переходами, отмахивались от него и натягивали на голову спальники. Чтобы не терять время, Глухов открыл вьючник и схватил ракетницу с патронами. Выбежав наружу, он вдруг понял, что вертолет-то сажать некуда. Около палатки садиться мешали сосны. А на болото вертолет не сядет. Тогда он рванулся к кочкарнику на открытое место. Скинул защитного цвета штормовку и обнажил полосатую сине-белую безрукавку. Выстрелил в воздух. Ракета оказалась зеленой, не красная. Выстрелил вторую – тоже зеленая…

Сонный народ, выползавший из палатки, засуетился. Кто бежал к Глухову, махавшему вертолету снятой с себя полосатой рубашкой, а кто просто наблюдал, как пролетает над горами вертолет. Сидельников отрешенно смотрел на него. Вертолет пролетал уже стоянку и скрывался за ближайшим лесом.

«Кажется, не заметили нас!»,- крикнул Данилов и, махнув с досады рукой, начал мочиться на дерево.

Но неожиданно было затихший гул вертолета начал нарастать снова. Теперь уже на бреющем полете МИ-4 делал круг над стоянкой. Вертолет завис над стоявшим среди болота Глуховым. Открылась дверь, из нее выглянула фигура бортмеханика, кторый что-то выбросил. Вертолет набычился, и исчез.

— Руби деревья!- крикнул Глухов, и передал подбежавшему Сидельникову вымпел с запиской экипажа. Тот развернул бумажку и прочел.

«Сидельников, хрен моржовый! Ты что стал среди болота? Вали дервья на краю болота. Когда буду подсаживаться, мужики твои пусть подсунут бревна под колеса вертолета, чтобы я не утоп. А я помочусь на косе ниже. Пятнадцать минут вам времени! Световой день кончается… Тюменьев».

И откуда только взялись силы у голодных людей. Шоркала двуручная пила. Стучали топоры. Наконец снова появился вертолет. Он завис над лагами, которые соорудили геологи. Из него выпрыгнул бортмеханик и осторожно начал садить машину на бревна. Показав вверх два больших пальца командиру, он махнул рукой какому-то человеку, сидевшему внутри салона на откидном стуле. Тот неуклюже вылез и положил на землю два ящика. Бортмеханик знаками подозвал Сидельникова и показал ему, что его просит командир. Остальным дал команду выбрасывать груз. Тюменьев не глушил винты.

Груз был небольшой. Полмешка муки, ящик тушонки и ящик кислых щей.

Когда Сидельников спрыгнул с вертолета, тот уже набирал винтами обороты. И, резко поднявшись вверх, взял курс вниз по течению Юдомы.

Когда гул винтов затих, Сидельников подошел к вновь прибывшему человеку. Тот представился.

— Радист Семен Петрович Ярин. Я рацию вам привез. Связь будем держать напрямую с экспедицией, пока не выйдем на Осеннее. Мне нужно две лошади. Одну для экспериментальной радиостанции, а на другой буду следовать за вами.

Сидельников рассмеялся и ответил.

— У нас лошади способны тащить только седла, а ты, говоришь, тебе дать верховую лошадь. Пешочком с нами пойдешь, дорогой! А сапоги-то есть у тебя?

— Вот, - протянул радист,- показывая на кирзу с опущенными до пят голенищами.

— С такой обувью ты не ходок,- подчеркнул, как вынес приговор Сидельников. И повторил:

— Я говорю, болотники есть у тебя?

— Не-ет,- протянул радист.

— Он на курорт прилетел!- раздраженно заметил Ларин.

— Н-да…,- протянул Сидельников и, махнув рукой, дал команду перетаскивать груз к палатке.

— А что ж, Петр Николаевич, - спросил Ларин. – Это все, что они нам доставили из продуктишек?

— Скажи спасибо, что это догадались кинуть. Паша Кузин, когда подсаживался к нему на участок Тюменьев, на всякий случай кинул, что было под рукой. - И добавил: - раздай каждому по банке тушонки и банке щей. Пусть народ голодуху придавит. К вечеру вари ведро щей. Потешим желудки. Остальное – на переход. Завтра двигаемся. Тюменьев сказал, что фронт идет. Надо успеть с долины выбраться в Ньурукан и подойти к перевалу…

Изголодавшийся народ спешно открывал каждый свою банку. Кто смешивал содержимое кислых щей и тушонки в свою чашку и ставил прямо на угли костра, но, не дожидаясь, когда содержимое чашки разогреется, пробовал, кто сразу же открывал банки и ел. Радист с удивлением смотрел на геологов и его начало подташнивать. Толи оттого, что он не опомнился еще от крутых виражей вертолета, выбиравшего место под посадку, то ли от увиденного пожирания неразогретых кислых щей прямо из стеклянных банок.

Заморившие с вечера голод, ночью геологи не спали. Блаженствовали. Радист, узнав, что у них уже второй месяц не работала «Спидола», крутил настройку рации. Соскучившись по радио, геологи слушали все: «Маяк», «Тихий океан», «Голос Америки». И здесь же обсуждали, что творилось на материке и там, в далеком мире, отгороженным пространством и временем.

На утренней связи Сидельников напрямую связался с начальником экспедиции, доложив результаты работ. В общем-то, докладывать особо было нечего. Надежды на то, что, прослеживаемый партией продуктивный юдомский горизонт позволит открыть не одно рудопроявление полиметаллов, не оправдались. Единственная точка минерализации Сидельниковым была приподнесена как проявление не сравнимое с перспективами, которые ожидали полевики и там, в центре экспедиции. По ту сторону связи начальник партии почувствовал как интерес к его работам, да и самомому со стороны руководства упал.

— Ладно, Петр Николаевич! – после паузы сказал в микрофон начальник экспедиции. - Сворачивайте работы и выходите на базу. Мы слишком много потратили время и денег на ваши поиски. До свидания!

Радист отключил рацию. Все, слушавшие его переговоры с начальником, притихли.

— Вот до чего техника дошла! Враз и переговорили с начальством за полтыщи верст. Надо же! – проронил Ларин и, почесав затылок, поднялся с пня. – А ты Петр Николаевич не переживай, глядишь, на обратном пути найдешь что-нибудь, и доложишь напрямую начальству по прямому проводу, мол, так и так…

— Ни ерничай! – оборвал его Сидельников и вышел из палатки.

Утро было серым. Тронутые желтизной деревья тонули в этой серости, как и оранжевые березовые сполохи, протиснувшиеся через желтизну лиственниц, не выделялись щедростью красок. Облачность прижалась к горам, скрывая из виду далекие распадки и гребни Улахан-Бама. Медленно, словно наощупь, осторожничая, сползал в долину туман. Он уже касался высоких вершин сосен, облепивших за марью еле просматривающиеся куэсты¹ юдомия и наплывал, наплывал.

— Кажется мыгычка?- выйдя из палатки, произнес техник-геолог Данилов. Мелкая и надолго. А где каюр? - обратился он к одиноко сидевшему у костра Глухову, чинившему молоток.

— Вон ведет лошадей! Собираться бы надо. Да по мороси идти не хочется …

Сидельников торопил. Короткие на сборы, люди быстро упаковали скарб, и уже через час караван тронулся через болото к Ньурукану. Мелкая влажная пыль, осевшая на деревья, кустарник, превратила перелатанную не один раз за полевой сезон одежду геологов в мокрые тряпки. Шли молча. Только радист, видно не превыкший к таким условиям, то и дело охал, проваливаясь в кочкарнике в грязную и вонючую жижу болота. На нем не было даже рюкзака. Его нехитрые пожитки упаковали вместе с рацией. И было странно смотреть на него, шедшего в общей череде людей, отягощенных большими рюкзаками, поверх которых были подвязаны телогрейки, лотки, болтались котелки и чайники. Люди ничем не отличались от вьючных животных. И только одна фигура радиста дисонировала в этой хмурой двигающейся толпе дюдей в промозглой серости. Он не шел, он то смешно подпрыгивал, то садился, вылевая из коротких кирзовых сапог грязную болотную жижу, отставал, догонял и снова отставал…

Наконец впереди показался правый приток Ньурукана. Лошади остановились. Люди как по команде сбросили поклажи. Одни развьючивали лошадей, другие рубили шесты под палатку и таган, третьи уже стучали топорами по сухостою. Только радист рухнул на мокрую траву, снял сапоги и обнажил потертые ноги. Глаза его были расширены не то от удивления, не то от ужаса. Проходивший рядом со срубленным шестом Ларин успокоил:

— Ничего, родной! Заживет до свадьбы, если дотянешь до нее…

— А я женат уже!

— Похороним женатого… А жене твоей профсоюз в санаторий путевочку даст. Глядишь, там путевого себе найдет…

Трое суток непогоды заставили людей доесть практически все съестное, что было отправлено вертолетом Кузиным. Сидельников надеялся на лабаз, который был в верховьях Ньурукана. Но до него был двухдневный переход. К тому же с работой, на которую уже не хватало сил. Как назло куда-то исчезли рябчики и куропатки. Скатился в Юдому хариус. Долина ручья была словно вымершей. Каюр, уходил на целый день, но к вечеру возвращался ни с чем. Положение осложнилось тем, что экспериментальная рация неожиданно во время связи перестала работать. Все усилия радиста наладить связь кончились ничем.

— Ну вот! На один рот больше, а связи нет! Ты уж старайся, теленочек, - потрепал по затылку радиста Ларин, - а то связи не будет, помрем здесь с голодухи. Но прежде тебя сожрем,- и заржал.

Потом рассказал, не то самому себе, не то радисту, ставший уже бородатым анекдот про бежавших из сталинских лагерей заключенных, которые, чтобы дойти до жилья отправлялись с упитанными, чтобы, в крайнем случае, отправить их в свои животы, как менее изворотливых…

— Не страши парня,- защитил радиста Иван-промывальщик.- Ему итак не до шуток. Вишь, извелся весь!

— Думать надо, прежде чем садиться в вертолет,- продолжал назидать радиста завхоз. В партию, вишь ли, приехал! Партия она не в Кремле, она в тайге, родной ты наш. Там секретарь, а здесь медведь хозяин или вон, Петр Николаевич Сидельников… Ни портков здесь нет свободных, ни сапог. А уж чтобы пожрать, извини! Тут по количеству ртов все замётано. Ты в моих списках не числишься, а, значит, кормить тебя не буду… Правда, и остальным жрать нечего. Но те хоть морально притендуют на жратву, а ты, дорогой, нет! У нас, брат, кто не работает, то не ест! Ты – радист. У тебя рация не работает. Значит ты бездельник. А точнее тунеядец. А партия объявила борьбу с тунеядством…

Радист обалдело смотрел на Ларина, а тот, заметив его растерянность, буквально вперился в свою жертву маленькими серыми глазками и заставлял ее трепетать. Сидевший к ним спиной Данилов давился от смеха, и чтобы не выдать себя прикрывался телогрейкой. Ларин, между тем, продолжал:

— Я после поля буду уполномочен доложить в райкомку, что нашел одного тунеядца. А они, вишь ли, отчитываются поголовно перед обкомкой. А за это с каждой головы обнаруженных головотяпов, вроде тебя, платят подушно по пять рубликов премии. А это, знаешь, больше чем поллитра. Единственно, чем могу утешить, так это тем, что если не сообщу о тебе – тунеядце в райкомку, бутылку поставишь после поля. А я не жадный, могу распить и с тобой. Но только ты стоять в магазин в очереди за ней проклятой будешь, не я!

Ларин, получивший в свое время двеннадцать лет и семь по рогам за дела никому неведомые, находил любой предлог поиздеваться и над самим собой и полевым обществом. При этом он это делал не умышленно, а по обстоятельствам, и не зло, с юмором, в котором был не-то сарказм, не то насмешка, не-то намек. А уж какой, об этом должен был догадаться испытуемый…

Радист Сеня, никогда не бывший в тайге и занимавшейся в недолгий еще свой век ремонтом нехитрой радиоаппаратуры в поселке, был в таком состоянии подавленности, что все изрекаемое Лариным принимал за чистую монету.

— Я же не виноват! Меня забросили сюда и сказали, что в геологической партии все есть. Что мне в партии дадут лошадь. Я буду ездить, а не пешком ходить. А уж насчет продуктов я даже не спрашивал. Все знают, что геологов снабжают так, как не снабжают никого…

— Вот-вот, дорогой! Теперь ты знаешь, как нас снабжают, в чем мы здесь ходим,- подхватил Ларин…

— Но вы же завхоз! – взвизгнул вдруг отчаянно Сеня! По занимаемой должности вы просто обязаны меня снабдить всем! Я-то причем?

— А при том, Сенечка! – Ларин, кажется, так и тонул в своем красноречии. – Мне про твою душу никто не сообщил заранее. А потому начальнику партии, Петру Николаевичу, я буду вынужден сделать замечание, что он не поставил меня в известность о твоем прибытии…

— Хватит, Ларин! Что ты душу из него вытаскиваешь? – сказал вышедший из палатки Сидельников. Ты видишь, в каком он состоянии?

— В нормальном, Петр Николаевич! Мы просто мило беседуем о том, о сем. Я ему по отечески говорю, что он тунеядец, что оставил нас без связи, что он охломон, который вылетел в тайгу без сапог. Но ты не волнуйся, товарищ начальник. Я его к переходу подготовлю. Такие онучи сделаю, закачается! Только замечание сделаю и вам, Петр Николаевич, как завхоз вами поставленный за досмотром социалистической собственности. Надысь я до ветра пошел и обнаружил образцовый мешочек в тяжелой понужденности побывавший. Так это дело задницы многоуважаемого мною радиста…

Данилов, наконец, не выдержал и расхохотался, да так, что покатился со смеху. Ларин же, достигший своего триумфа, поглаживая усы и бороду, закончил:

— Но я, Петр Николаевич, тот мешочек поднял и вот приготовил ему для постирушек. Ты бы выдал ему из своих запасов обмылочек…

Теперь уж хохотали все, кто слышал раскаляки Ларина. Радист же сидел, как опущенный в воду, и искал глазами хоть какой-то поддержки… Но вокруг стоял только хохот.

Наутро следующего дня Сидельников принял решение ходом идти к лабазу. Народ оживился, предчувствуя, наконец, сытые дни. Оттуда начальник партии наметил серию маршрутов на три дня и к пятому сентября объявил выход на базу.