Наконец после того, как Глухов обустроился и провёл несколько одиночных рекогносцировочных маршрутов, дабы определиться с предстоящим фронтом работ, мысли о попытке найти Сеню заставили его собрать в дорогу всё необходимое, чтобы, обернувшсь за неделю-другую, уже вдвоём с Сеней подготовиться к главным исследованиям в предстоящем полевом сезоне.

Александр вышел, когда солнце едва-едва обозначило горизонт пепельно-серым оттенком неба на фоне тёмного массива лиственниц, кое-где уже едва тронутых желтизной приближающейся осени. В полутонах раннего утра повисла какая-то напряженность ожидания чего-то тревожного. На переломе лета и осени это ощущение возникало у Глухова часто, но сейчас почему-то у него защемило сердце.

Но вот солнце осветило профиль далёких гор, тёмный массив лиственниц по берегам реки стал салатным, а желтизна из размытых пятен лиственниц превратилась в золотую мишуру. От сердца отлегло. Сознание какой-то тревожности, внезапно нахлынувшей на Александра, ушло, но не совсем. Просто чувствовал, что тревога затаилась. Постепенно мысли заняла необходимость всматриваться и вслушиваться в окружающий мир тишины и покоя, каким наделена природа тайги только ранним утром.

Недалеко от срубленного зимовья собака сделала стойку, оглянулась на хозяина, как бы спрашивая: «Готов?!». Глухов не остановился, не снял ружьецо. Повизгивая, собака нырнула в подлесок. Оттуда с шумом вылетел глухарь и уселся на сухостое в двух десятках метров от охотника.

«Ну вот. Когда не надо, дичь сама просится на мушку… Закон пакости»,- усмехнулся про себя Глухов и, не сбавляя набранный темп ходьбы, вышел к долине реки. Собака, дежурно облаяв глухаря, догнала охотника. С длинного розового языка запыхавшейся собаки стекала слюна. Укоризненно взглянув прямо в глаза хозяину, она обернулась в сторону оставленного в покое глухаря и направилась к перекату.

Река была в межене. Светлые и чистые воды реки мерно перекатывались по валунам, покрытым зеленовато-бурой слизью тины. Пахло той огуречной свежестью, какая обычно сопровождала спокойно текущие воды перед первыми заморозками.

Осторожно ступая по скользким валунам, Александр перебрался на противоположный берег реки. По мелким протокам теснился хариус, скатываясь в зимовальные ямы. У границы из частокола тонких лиственниц, подступившего вплотную к долине реки, собака опять сделала стойку и неожиданно рванулась в чащу. Оттуда, ломая тонкие деревья, прямо наперерез Глухову выскочил молодой сохатый и остановился. Охотник инстинктивно вскинул ружьё, но улыбнувшись в бороду, водрузил его на место. Сохатый опомнившись, бросился к противоположному берегу по перекату, только что форсированному Глуховым. Не сдержавшись, Александр свистнул вслед убегающему лосю, за которым с лаем и храпом неслась собака.

«Н-да-а… Дичь есть, когда тебе не до неё»,- опять подумал про себя Александр и пошёл к устью притоки, засыпанной мелким и чёрным галечником с редкими валунами.

Собака догнала, когда Глухов уже волновался, как бы та в протоке не потеряла его след. Потрепал её за загривок. Та, обессиленная от погони, упала на галечник. Александр присел на валежину и дал ей отдышаться. Собака быстро пришла в себя и когда Глухов поднялся, снова побежала вперёд.

Уже за полдень, поднявшись к перевалу, Глухов заметил далеко внизу на широкой болотистой плоскотине предгорья палатку. Обычно в это время здесь стояло стадо оленей, а палатка явно указывала на стойбище оленеводов.

«Может Кирилл Колодезников там?»- подумал Глухов.

Сбросив рюкзак, Александр присел на камень возле небольшой скалы, снял сапоги и прислонился к рюкзаку. Комар уже не беспокоил. Ветер обдувал запотевшие ноги. Их пронизывала мягкая ломота усталости. Собака, почуяв, наконец, что можно отдохнуть, прилегла, прислонившись к рюкзаку, чтобы тут же вскочить, если хозяин надумает продолжить путь, и начала облизывать свои натруженные лапы с истёршимися когтями. Потом притихла, а через некоторое время уже во сне подёргивала лапами, поскуливала. Видимо и во сне, шла за зверем или гнала его.

Глухов погладил пёструю голову собаки. Она приоткрыла глаза, вздохнула. То ли от того, что был нарушен её краткий сон и она не успела разобраться с тем, кого преследовала, то ли от того, что всё-таки хозяин рядом и заботлив. Потянулась. Сладко зевнула и лизнула руку.

«Как мало нужно и животным и людям,- подумалось Александру. - «Всего-то: преданность, доброта в отношениях между собой и забота о ближнем. Кому мне отдать на склоне своих лет не совсем растраченную чувственность своего бытия? Разве что вот этим горам? Или этому одинокому псу, прибившемуся в аэропорту и почувствовавшему, что во мне ещё витает дух бродяжничества по тайге, и этот дух ему по душе, если вообще им обладает животное? Ему много не надо. А вот людям»…

Небо стало удивительно синим и каким-то совсем близким: протяни только руку — и дотронешься до него. Прошедшие дожди притушили где-то далеко на востоке пожары и горная страна вместе с синим небом погрузилась в блаженство покоя.

Собака неожиданно вздрогнула. Подняла голову и начала шумно втягивать воздух. Затем приподнялась на ноги и вопросительно посмотрела на хозяина.

— Кто или что там, псина? - оторвал голову от рюкзака Александр и осмотрелся.

Снизу в направлении к ним вверх по склону поднимался молодой баран. Останавливался, щипал скудные побеги ещё зелёной травы и снова приближался.

Глухов обхватил руками собаку и начал её поглаживать. Ту била уже мелкая дрожь.

— Спокойно, Бич!

Пёс смотрел на хозяина с таким удивлением и одновременно с каким-то недоверием, что Александр зажал ему пасть. Пёс притих.

Глухов не знал, что делать? Стрелять и спустится к стойбищу с добычей или игнорировать редкий случай выхода барана прямо на человека.

«Вот он. И пятидесяти метров не будет! Ветер от него ко мне — вверх по склону. Не чувствует наш запах с собакой. Ай-я- яй! Простофиля непуганая… Что же делать? Стрелять? Нет, пожалуй. Красавец какой…»,- восхищался Александр, продолжая придерживать собаку. Та покорно положила голову на колено хозяина, прижав уши.

«Посмотрим, пёсик, что будет делать животина, когда заметит нас»,- шептал собаке Глухов.

Но баран неожиданно потоптался на месте, обнюхал что-то и лёг, повернув морду к сидящим на склоне человеку и собаке, словно слившимися с серой скалой.

«Вот-те на! Да ты кроме всего наглец, братец. Одно дело позировать, но зачем же в дремоту пускаться перед охотником? Неровен час раздумаю… И годков-то тебе не более трёх… И подоспел ты как хороший жирный кусок мяса ко времени быть сочным и вкусным…».

Глухов почти ощутил во рту вкус хорошо прожаренной в печи свежатины. И понял — проголодался.

«Вот-вот! Голод меня подталкивает стрелять»,- и усмехнулся сам себе. - «А ведь и не буду стрелять. Это во мне уже давно созрело. Да и пастухам тащить мясо из их собственного «огорода» как-то неудобно».

— Гуляй, Федя! - крикнул неожиданно Александр, даже не понимая, почему он дал барану такое имя.

Баран вскочил. Собака рвалась из рук хозяина, но тот не отпускал её. Баран топтался на месте, не зная того, откуда раздался звук и где таится опасность. Но инстинкт почему-то подвигнул его выбрать самое неверное решение. Животное ринулось прямо на Глухова и всего в нескольких метрах от него круто развернулось и скрылось за неровностями склона. Собака рванулась изо-всех сил и Александр уже не мог её удержать.

«Ну, теперь долго ждать возвращения собаки. Может и к лучшему, подремлю малость», - вздохнул Глухов и растянулся на склоне, глядя в открытую перед ним бездну неба.

И Александр действительно задремал. Пришёл в себя от громкого и лёгочного дыхания собаки. Открыл глаза. С длинного языка каплями сбегала слюна, а вокруг пасти была пена.

«Прости, Бичуша! Удружил тебе такую канитель бегать за тем, у кого такие неограниченные возможности бегать вверх по склону и по скалам по сравнению с тобой. Ба-а! Да у тебя лапа, кажется, кровоточит! Прости, братец», - потрепав за загривок пса, произнёс хозяин.

Пёс демонстративно отвернулся.

Когда собака отдышалась и зализала лапу, Глухов двинулся вниз по склону к виднеющейся палатке. Но, не пройдя и сотни метров, как пёс, бежавший немного впереди, вдруг завилял хвостом и оглянулся, посмотрев в глаза хозяину. В это самое время из-за небольшого выступа на склоне выросла фигура эвена в потёртой штормовке. Голова была повязана серым платком. Мелкокалиберная винтовка болталась на шее.

«Ишь ты, пёс не забеспокоился! Стало быть, для него любой человек выглядит хозяином или другом»,- успел подумать Александр и услышал:

— Зачем такой окотник по горам ходит, однако? Баран вокруг него бегает, а он не видит что ли? Значит кусать есть хорошо или дурной сопсем… Александра, кажется?

— Кирилл! - обрадованно отозвался Глухов.

— Он самый, однако! Здоробо!

— Здравствуй, - подошел к нему Александр и обнял пастуха.

— Зачем не стрелял? Сейчас бы вдвоём разделали барашку, однако, и внизу чай хорошо пили, разговор вели. Ты откуда? Урботаес или как? Где народ твой и табо? Не видно что-то…

— Слишком много сразу вопросов задаёшь, Кирюша! Как сам-то здесь оказался? Охотишься что ли?

— Какой окота? Часть оленей за перевал ушли, и я за ними пошёл. Бараску увидел. Далеко был. Подкрадываться начал. А тут ты крикнул что-то. Мне не хоросо стало. Думал крыса у меня сопсем поехала. Кто здесь, кроме меня ходит ещё? А бараска побежал. Когда увидел собаку — издалека за волка принял. Думал он голос подал человеческий… Так вот крыса бы и поехала, если бы тебя не увидел…, - улыбался Кирилл.

— А семья в палатке, что на плато стоит?

— Какая семья?! Я также — сам по себе. В Артыке родители мои, ты знаес. Женщину не нашёл… Не хотят в палатке женщины нынче жить и по тайге скитаться. А хочется женщину достать, да нету, - сокрушенно вздохнул Кирилл.

Открыл кожаный мешочек, какой ютился на кожаном шнурке подмышкой, вытащил сигарету и закурил.

— Я работаю на Евсеева. А он с семьёй табором в верховьях Юдомы стоит. Третий день иду по следу отбившихся оленей… Утром нашёл их. На солонцах стоят. Ночью подъеду верхом на олене к ним и погоню назад, на Юдому. А палатка здесь с весны стоит. Евсеев оставил. Охотится собирался осенью.

— Выходит ты третий день голодным по горам бегаешь?

— Выходит… Без еды плохо, но хуже без курева. Последняя сигарета осталась. Сэкономлю до утра. Ты же не курис, однако, я знаю…

— К сожалению!- развёл руками Глухов. - Пойдём спустимся вниз и покушаем, у меня припасы есть.

— Хоросо! Чай пить надо долго, потом кушай хочу. А собака хоросая у тебя. Руку лизет, породистая, наверно?

— В аэропорту пристала. Бомжевала с двумя бичами. Но принюхалась к моему рюкзаку, поняла, что таёжник и больше не отошла от меня. А когда в машину сел, забралась, лизнула меня, я и не смог её назад к бомжам отогнать. Вот так и познакомились. Славный охотник оказался.

— А зовут как? - почесал за ухом собаку Кирилл.

— Не знал, как звали раньше собаку. Да и не звали при мне её бомжи никак. Просто говорили на неё собака, да собака. А когда оказалась со мной — Бичём назвал. Отзывается. Да, Бичуша?

Пёс постучал хвостом о землю, подошёл к Глухову и уткнулся мордой в колени.

— Теперь не уйдёт от тебя, даже если гнать станешь, - заметил Кирилл. - А сам куда идёс?

— К Безводному, что в Агаякан падает. Лабаз там оставил в прошлом году. Сеня туда должен наведаться. Не встречал случаем?

— Я не встречал. Аллар Евсеев рассказывал, что видел его там зимой. Избуску срубил. Но больной, говорил, сопсем. Желудок у него плохо варит и болит. Аллар Предлагал в Томтор ему ехать на нартах. Отказался. Говорит помирать в тайге хочу. Если найдешь Сеню, привет от меня передай. Хоросый мужик.

Около палатки в долине небольшого ручейка паслись два верховых оленя Кирилла, на шее которых были привязаны по полену, а следом волочились длинные капроновые верёвки.

Кирилл пил чай долго, затем ел консервы с сухарями. Рассказывал о своей жизни и спрашивал Глухова, как тот живёт и скоро ли на Хонгоре появится работа для него.

— А что за оленями ходить не хочешь?- спрашивал Александр.

— Евсеев замус выдаёт осенью дочь свою. В общину приходит зять на моё место. Так что мне или в Артык подаваться, или ещё куда ходить, не знаю,- отвечал Кирилл. - С детства моя зизнь с оленями. И люблю их и ненавизу. Люблю потому что это моя стихия зить с природой. Ненавизу, потому что нам, пастухам, плохо сопсем зивётся. Нам нельзя уехать туда, откуда мы пришли. Того, что было узе нет. Сивилизасия вперёд ушла, а мы сзади остались. И надо идти вслед за теми, кто далеко посол впереди нас, кто лучше нас зивёт. Иначе как народ вымрем сопсем, однако. Думал здесь какую эвенку найти, но своим парням не хватает. На Аляску хотел бы податься, да не знаю как добраться туда. Коросо говорят там зить. Денег нету, а без них и сигарет не купис на дорогу.

— А почему на Аляску?- спросил Глухов.

— Там, говорят, хоросо к людям относятся. И насым тозе, эбенам.

Глухов слушал пастуха и не знал, что ответить ему, что пожелать, поскольку сам становился изгоем в своём обществе. Но его одиночество было другим, несравнимым с тем, в каком положении оказался этот простоватый на вид человек, которой видел свою проблему выживания в сохранении собственного народа. И Александру почему-то стало стыдно оттого, что свою жизнь соизмерял только отношением к нему тех событий, какие происходили в обществе и касались только его.

«Может беда моя кроется в том, что свой эгоизм я поставил впереди того, чем жило настоящее общество, от которого стремлюсь убежать в это лоно оставшихся уголков дикой природы, в которой дикость — как атавизм — проявилась во мне, и я стимулирую его в себе тем, что скулю по поводу собственных несчастий, какие обрушились на мою голову, считая, что в этом виновато общество, а не я сам, вперивший в своё сознание, что я знаю, что творю… Нет, Глухов, ты не знаешь! Просто ты заблудился в собственном представлении о том мире, какой окружает тебя. Ты хочешь убежать от общества, хотя сам понимаешь, что уйдя от него, прибежишь к животному началу единения с природой, в которой дикость состояния обрекает тебя в дикость существования в ней…».

Глухов встал, обнял Кирилла.

— Ты хороший человек, Кирилл. В своём сознании ты ищешь какой-то выход. Тебе трудно, но ты знаешь хотя бы выход. Завидую тебе… Прощай! Может и увидимся ещё?

Кирилл проятнул ему кожаный мешочек.

— Сеню увидес, передай ему месочек с медвеией зелчью, да зиром. Говорят всем помогает. Евсеев от всех болезней лечится. Мозет и ему помозет.

С курумника террасоувала Глухов видел, как Кирилл седлал оленя. Перед ним же простиралось обширное поле редколесья и болота, за которым был его лабаз и где-то там обосновался Сеня. Однако ночь над заболоченной долиной опустилась так быстро, что Александр едва успел выбрать сухое место для ночлега около старицы с дном, вымощенным рыжим камнем и обросшим скользкой тиной. Собака недолго крутилась около сброшенного на землю рюкзака, подкопала мох и улеглась, внимательно поглядывая на хозяина.

— Умаялся, Бичуша! Сейчас баночку откроем и поделимся с тобой,- сказал собаке Александр и соорудил таган.

Потрескивал костёр. Закипала в котелке вода. Глухов открыл банку тушёнки. Попробовал. Вместо мяса банка наполовину была заполнена жидкостью, в которой находилось что-то похожее на болонью с жилами, но явно не соответствовало понятию мяса.

— Ешь, дружочек! Не хочу даже пробовать этот «Главпродукт».

Собака осторожно зубами взяла консервную банку и поставила перед собой. Посмотрела на хозяина. Мол, чего это ты себя ужина лишил?

— Ешь, ешь, дружище! Я лучше сухую рыбку съем, да чайку попью с сухариками. А ты сегодня набегался, тебе есть пайку. Ну, давай же?!

Собака съела содержимое, тщательно обработав языком банку.

— А теперь пусть в костерке пожарится баночка. Утром закопаем её с мыслями, что мы всё сделали хорошо, что никто ногой не попадёт в неё из живности и не будет таскать на себе жестяной обруч. Спокойной ночи, Бичуша! Здесь звери ночью не ходят.

Почти посреди болота, на небольшом каменном возвышении среди чахлых лиственниц, закутавшись в брезентовый тент, у костра спал человек, поджав под себя ноги. Собака чутко подрёмывала, периодически вскидывая голову и прислушиваясь только к волновавшим её тонкий слух шорохам. Тишина и покой в темноте растворились в мириадах звёзд, бесшумно плывущих в мироздании, в котором человек и животное забылись в тревожных снах, ворочаясь то от наступающего холода, то оттого, что какой-то куропач, обнаружив присутствие непрошеных гостей, хохотал, демонстрируя им, кто здесь действительно хозяин. Тогда человек подсовывал в костёр сухую лесину, снова укутывался в тент и засыпал, пока не весть откуда взявшийся туман не укрыл болото призрачным саваном.

Глухов проснулся от холода. Костёр покрылся пеплом и лишь едва заметная струйка дыма от него тянулась над землёй и сливалась с вязкой призрачностью тумана. Остаток чая в котелке покрылся ледком. Уши и мордочку собаки тронул иней.

Собака, прижавшись ночью к телу хозяина потянулась, зевнула вслух и лизнула руку хозяина.

— Что, вставать, будем, бродяжка? Это тебе не летом бедовать на болоте. Кажется осень действительно заявила о себе. Бр-р-р! Сейчас согреемся, чайку хлебнём и к Сене нагрянем на полдник. Вот обрадуется отшельник!

Собака взвизгнула и отошла к ближайшему дереву, поставив первую метку.

К полудню Александр вышел на небольшое каменное плато, за которым поднимался частокол стройных лиственниц обозначивших устье Безводного. Издалека не заметил признаков жилья. Подойдя ближе, увидел, что на лабазе что-то ещё было накрыто брезентом. В глубине леса виднелись заготовленные поленья дров и брёвен. И только тогда рассмотрел тропу, ведущую к крохотному зимовью.

— Эй! Есть, кто живой? - подал голос Александр.

Никто не отозвался. Собака, вначале спокойно обнюхивавшая округу, вдруг насторожилась, потягивая влажным носом воздух напротив прикрытой двери и тихо зарычала.

«Здесь Сеня! Куда же ему деваться. Отдыхает, наверно», - подумал Глухов.

— Сеня! Гостей принимай! - крикнул Глухов.

Но никто не отозвался.

«Стало быть, бродит где-нибудь»,- заключил Глухов. Прислонил ружьё к снятому рюкзаку и переступил порог. Собака не тронулась с места.

В полутёмном зимовье Александр не сразу понял, что на нарах лежит человек в кухлянке, поверху накрытый оленьей шкурой.

— Сеня?!- позвал Александр, заметив свисающую руку из-под кухлянки.

Никто не пошевелился. Из-под кухлянки выглянул горностай и испуганно юркнул под нары. Страшная догадка резанула сознание Александра. Он сделал шаг к нарам, снял шкуру и кухлянку. Из темноты на него смотрели безжизненные глаза друга. Они уже были давно потухшие. И только наступающие первые утренние холода, да хорошо проконопаченная изба не подвергли тлению тело умершего.

Всё похолодело внутри Глухова.

— Опоздал, Сеня! Опоздал… Что же ты не дождался меня, родной!

Глухов закрыл глаза Сене. Опустился на искусно сделанное им кресло из ровного пня, к которому были клином втиснуты две отполированные жердины, сверху стянутые в распорках из других жердин кожаным шнуром таким образом, что вся конструкция выглядела спинкой настоящего кресла или стула. Нагнулся к печке, приподнял с неё котелок, какой оставлял год назад на лабазе. В нём заварка не была ещё даже покрыта плесенью. Присмотревшись в темноте, заметил, что какие-то продукты в пробных мешочках висели на стенах на вставленных в щели аккуратно выструганных палочках. Помолчал. Встал, распахнув дверь и вынес наружу Сеню.

Да это был и вовсе не Сеня, подвижный крепыш хоть и невысокого роста, но способный был когда-то высокорослого Глухова тащить на себе около двух километров, спасая ему жизнь. Это была почти высохшая мумия человека, долго мучившегося от недуга.

Собака подошла к Александру, обнюхала Сеню и отошла в сторону. Потом прилегла, положив морду на лапы.

Глухов не знал, что делать дальше. Лопаты не нашёл, чтобы выкопать могилу другу. Бросил взгляд на топор, торчавший в бревне сруба. Подошёл к нему, потрогал острое лезвие и направился к невысокой террасе в устье ручья. Поросшая полувысохшей травой, она была единственным местом, где могло упокоиться тело Конюхова.

Копал долго. Искромсав о камень топор, принялся руками вытаскивать галечник и валуны, пока дно не стало становиться влажным. Положил в могилу несколько свежесрубленных веток, застелил дно мхом и ягелем. Завернул Сеню в кухлянку и шкуру, опустил тело, посидел немного и закопал руками могилу. Над ней поставил из очищенной от коры лиственницы крест. И только тогда почувствовал жажду.

Глухов не стал топить печь умершего, а развёл костерок прямо около зимовья. Достал флягу с водкой, какую нёс, чтобы выпить с другом. Налил себе и ему, положив сверху Сениной кружки сухарь. Плеснул прямо из фляги в костёр, отчего тот вспыхнул голубым пламенем.

«Значит Дух Огня принял дань, Сеня, стало быть, пухом будет землица тебе таёжная. Уж прости, какая была, такою и засыпал тебя. И меня прости, что опоздал, родной.

Ты довольствовался в жизни малым и тебе не надо было больше того, что у тебя было. Тебе тайга стала домом не от того, что ты не любил людей, а потому что одинок был с детства. Ты рано остался без родителей. Приютивший тебя охотник сам был одинок. И ходил ты с ним по тайге, редко попадая в посёлок, чтобы сдать пушнину, обзавестись необходимым, и снова уйти в тайгу. Она для тебя была домом, отцом и матерью. Это была Вселенная в твоём сознании, которую ты мог слышать и ощущать внутренним чувством своим и наивно полагать, что тебе больше ничего не надо. И когда охотник помер, ты потянулся к людям. Но в посёлке тебя ничего не могло удержать, ибо не знал никогда тепло дома, заботу семьи. Ты опять бежал в тайгу и промышлял охотой. Да пришла новая власть, отняла ружьецо старенькое и запретила охотиться в исконных угодьях, какие передала другому, не заботившемуся о том, что останется после него. И снова бежал ты, но теперь вглубь тайги. Старался золотом для того, чтобы не умереть с голоду. Но по наивности и неосторожности попался, и тогда ты почувствовал разницу между законом выживания в тайге и выживанием в обществе. И хотя оно отхлестало тебя и плюнуло в душу, ты не стал меньше любить людей. Ты радовался любому и помогал всем, не утратив в себе доверчивость к людям. Ты и меня вернул к жизни и научил лучше ценить жизнь».

Глухов давно не пил спиртного. Волна какого-то внутреннего тепла разлилась изнутри, вышла наружу. Хотелось поговорить с кем-нибудь, да говорить было не с кем. И здесь на него навалилась волна такой тоски, что он застонал. Собака встрепенулась, подошла к нему и лизнула в лицо.

— Сейчас пойдём, дружище, пойдём! Нам нечего здесь оставаться. - Бормотал Глухов. - Через три-пять дней, вернёмся в своё зимовье и там решим, что делать дальше. Вот только сердце что-то заволновалось, вразнобой стучит. Отлежимся с тобой, а там к людям уйдём. Нечего бежать от того, что сделало меня человеком, а тебя собакой, у которого есть хозяин. Я искал смысл в том, чтобы уйти от людей, да не обрёл его. Сеня смертью своей подсказал мне, что глупость всё это бежать от людей и самого себя, хотя бы ради того, чтобы продолжать заниматься любимым делом. Надо дальше жить, хоть я и не знаю, как? Тебя не брошу, псина бездомная… Будешь в Москве жить, хоть для тебя эта жизнь будет, может быть, тоскливее, чем моя здесь. Каждому должна соответствовать своя среда в своё время. Ну что опять лижешь меня, понимаешь что ли?

Глухов назад шёл, не останавливаясь на длительный отдых. Иногда пил воду, вместо чая, к еде редко притрагивался. Собака по дороге к зимовью мышковала. Редко убегала вперёд.

На четвёртый день пути на перевале в Сунтар Александр почувствовал резкий запах горелого торфа. Дальние отроги скрывались в густой дымке именно в том месте, где было озеро, на котором стояло его зимовье. Он забеспокоился. Кинул за плечи рюкзак и насколько мог быстрым шагом начал спускаться по ручью вниз.

Уже к ночи, подходя к реке, он с ужасом заметил, как пожар уничтожил всю террасу с лесным массивом вокруг его озера, поднялся в сопку и стал там гаснуть, выйдя на голые камни.

Смертельно усталый, Глухов бросился к реке. С трудом её преодолев, вылез на террасу, прошёлся по горельнику, который ещё местами тлел и источал едкий дым. Всматриваясь в темноту быстро надвигающейся ночи, он заметил около застывшей тёмной глади озера только остов оставшейся обугленной части стены обгоревшего зимовья. Дальше уже не было у него ни сил, ни воли идти. Он просто упал на пятачок не сгоревшего мха и травы.

Лежал, как ему показалось долго, пока сквозь дымку не заметил первые звёзды. Собака долго вылизывала мокрую шерсть, потом притихла.

— Бич! У нас есть только то, что в рюкзаке. Мы обречены на зимовку без избы, одежонки, спальника. А если сгорел и лабаз, мы помрём с голодухи,- вслух сказал Александр.

Собака не приподняла даже нос, настолько была уставшей. Кончик хвоста только дёрнулся несколько раз возле морды и затих. После купания в воде её била мелкая дрожь.

— Ничего… Сейчас костерок сделаем, согреемся… - Но это Александр уже говорил самому себе, провалившись в тяжёлый сон.

Едва рассвело, промерзший и снова плохо выспавшийся Александр подошёл к сгоревшему почти дотла зимовью. Сразу бросилось в глаза, что пожар начался именно со стороны нацело сгоревшего северного сруба и пошёл полыхать на юго-восток, поскольку рядом с полностью сгоревшей стенкой остались несколько тонких лиственниц с едва обожженными иголками.

«Я печь не топил два дня до ухода отсюда. Самовозгораться в избушке было нечему. Значит поджог… Кому это понадобилось? У меня нет здесь врагов, а тем более завистников. Что-то хотели взять? Но в избушке ничего такого не было, чтоб представляло бы собой ценность. Хотя… Снаряжение, два вьючных ящика… Спутниковый телефон… Он был подвешен у центрального комелька… Стало быть, я без связи, без снаряжения, без одежды и спальника… Вот обгоревший старенький радиоприёмник. Лабаз! Что с ним?».

Глухов бросился по выжженной тропе вверх по северному склону. В ста метрах от него на лабазе хранились продукты. По тому, как выглядел не совсем выгоревшим участок тайги, оставалась надежда, что лабаз цел. И действительно уже издали на ошкуренных, слабо подгоревших четырёх лиственницах виднелся едва подгоревший брезент, свисавший с толстых жердей лабаза. Но странно, лестница была прислонена к навесу.

«Я всегда за собой клал лестницу на землю, чтобы медведь не залез на лабаз. Значит кто-то был на лабазе и что-то брал», - горько подумал Глухов.

Александр проверил на прочность чуть обугленную лестницу. Поднялся на лабаз. Скинул брезент на землю. Из подгоревшего мешка с мукой посыпалось его содержимое. Остальное казалось всё было на месте. Только ящики все были открыты, словно искали что-то. Наконец понял. Не было на месте маленькой канистры с водкой. На полу были разбросаны спички, свечи, несколько стеклянных и железных банок с консервами. На дне ящика с книгами документы были не тронуты, но денег не было…

«Зря всё-таки телефон на лабазе не оставил», - сожалел Александр. - «Связь была бы хоть. А то остались только батареи. Но скорее всего злоумышленников интересовал именно телефон».

Глухов собрал всё,что мог собрать, снова накрыл обгоревшим брезентом лабаз и вернулся к обугленным остаткам зимовья, где голодная собака что-то грызла. Это была часть обгоревшей не то бараньей, не то оленьей кости.

«Что поджог, это точно. Но кто? Зачем?… Брошенные кости. Я никогда бы это себе не позволил бросать их возле зимовья. Это непременно привлекло бы медведя».

Александр снова подошёл к пепелищу, внимательно разглядывая то, что не мог уничтожить огонь. По остаткам идентифицировал всё, даже обрывки бумаг, книг, двух стареньких рюкзаков и спальника. Не мог найти то, что могло остаться от спутникового телефона

«Итак, злоумышленники украли спиртное, телефон, деньги… Потом имитировали пожар. Плохо сымитировали… Плохо. А половину террасы сгорело. Но что мне делать теперь? Неужели и в тайгу уже пришли времена, когда в ней всё должно теперь запираться под замок и охраняться от людей?…».

Северо-западный ветер принёс холод. К полудню небо заволокла пеленой. К вечеру начал срываться снег.

«Это ещё не конец сезона. Это временное похолодание», - обнадёживал себя Александр. - «Основное — успеть построить новое зимовье. Небольшое, тёплое. Лабаз перетащу по снегу, так легче будет. А пока надо торопиться. Мне ещё в два маршрута сбегать надо до основных холодов, чтобы определиться на следующий год, где продолжать работы. Туда зимой перетащу на нартах продукты и снаряжение. Тяжело будет, но выполнимо. А летом потом работать с лабаза будет легче. На переходы времени не надо будет тратить. В общем работать, работать…».

Глухов трудился весь световой день. К вечеру обычно валился с ног, а с восходом солнца, превозмогая боль в натруженной травмированной ноге, снова рубил, таскал, подгонял в венцах брёвна.

К концу четвёртого дня уже ночевал в избе. Засыпая, его посетила странная мысль. «Тяжелый физический труд до изнеможения кажется высушивает мозги. Я столько дней уже не держал ручку. Ни одной мысли в голове. Если и дальше так будет продолжаться, зачем тогда я сюда забрался? Не ради же борьбы за существование, которое можно прекратить выходом на трассу даже несмотря на то, что на это потребуется больше недели? Но это означает полный провал намеченной программы «свободного геолога».

Но отдохнув всего один день, к нему снова вернулось желание собраться с мыслями и обратиться к дневниковым записям, какие всегда находились у него в полевой сумке. Через день, гружёный продовольствием и необходимыми принадлежностями для выживания, он сделал трёхдневный рывок к интересующей его площади. Обосновал временный лагерь и работал до тех пор, пока однажды утром не проснулся от того, что было трудно дышать. Палатка настолько прогнулась под тяжестью выпавшего снега, что его прижало брезентом и он чуть не задохнулся, укрывшись с головой под тентом. С трудом выбравшись из палатки, он понял, что это пришла зима. Снег бесшумно продолжал ложиться на склоны гор, покрывал долину, в которой кое-где ещё совсем не сбросили пожелтевшие иголки лиственницы, а тополя, тальник и ольшаник стояли уже голые.

На заранее приготовленный лабаз Александр затащил образцы и то, что могло понадобится уже летом следующего года, и налегке бросился к своему зимовью. Шёл весь световой день, а на ночь устраивался около завала, поджигал его и ночевал, что наутро подняться и снова бежать к зимовью.

Отоспавшись во вновь выстроенном зимовье, он мысленно подвёл первый итог: «Начало есть. Кое-что удалось сделать. Теперь главное пережить зиму, перетащить всё необходимое к месту работы, а там уже волноваться нечего. Сделаю, что наметил. Вот только как-то надо дать знать Владимиру, что у меня нет связи».

Отчего такое ожесточение у людей, почему вдруг деньги стали главным мерилом отношений между людьми… Почему люди готовы убивать вместо того, чтобы любить и удивляться жизни? Почему?