– Сколько езжу по трассе — ничего не меняется, Василич, так и не шагнула сюда цивилизация, хотя вы, геологи, наоткрывали по трассе массу всякого, а никто сюда не торопится деньги вкладывать. Белое безмолвие как царило здесь, так и царствует до сих пор… Но как было, так и осталось пугающим. Не дай Бог застрять здесь где-нибудь и начнется борьба за выживание. То тебе наледь откроет объятия, то двигатель по такому снегу чихать начнет… Одним словом романтика, её в душу! Нахлебался её за долгие годы, а руки словно вросли в баранку. Во сне сны и саму жизнь вижу через окно «Урала»…

– Не каркай! Путём едем. Бог даст, у моста заночуем.

– Вот ты вспомнил Бога, Василич! А сам небось и не веришь в него. А вот есть он или нет, до сих пор так и нет ответа, – приглашал к разговору водитель. – Раньше, в советское время, открестились от него. Всуе вспоминали только. А сегодня, смотри, Президент наш на алтарь крестится. Видел, по телеку показывали?

– Видел. Только сам-то Президент из неверующих… До мозга костей коммунистом был не так давно.

– А что же он при всём честном народе крест кладёт, да поклон отбивает?

– Жизнь заставила. Этим хочет показать, что с народом он.

– Так народ такой же! То все были атеисты, а теперь Бога вспомнили. Так не должно быть. Коли веришь, верь, а нет, то нечего лоб крестом осенять.

– А ты сам-то веришь?

– Кто его знает? – неопределенно пожал плечами Константин. – Вроде бы нет. А вот когда прижмет где-нибудь на дороге чертовщина какая-нибудь: то шлифонешь на подъеме, то влопаешься куда-нибудь, то в морозяку колесо лопнет в самом неподходящем месте. Когда, ну, кажется, всё! Край…. Вот тогда и вспоминаю о Нём.

– Это не вера, Костя.

– А что же?

– Скорее инстинкт самосохранения, – неуверенно заключил Глухов. – Когда подсознание ищет точку опоры, дабы не сдаться ситуации и не сойти с ума от безысходности или безвыходности положения.

– Э-э, брось, Василич! Не попадал ты в такие ситуации. А вот я…

Водитель, петляя по следу впереди идущей вахтовки с геологом Глухова, не отрывая взгляда от колеи в снегу, говорил и говорил, словно с самим собой. Только изредка поглядывал на собеседника, который больше молчал или односложно соглашался, кивая головой.

Глухов же прокручивал в сознании свои перипетии в геологии, где каждый сезон, как борьба за выживание не только себя, а целой партии. То пожары, то большая вода, то переходы и бессонные ночи ожидания из маршрутов людей, часто не обеспеченных ни рабочими, ни снаряжением, ни хлебом насущным… Где техника безопасности соблюдалась на бумаге всеми: чиновниками от геологии и начальниками от неё. На самом же деле в жизни всё было по-другому. Ходили в горах и по тайге чаще всего по одному, а не как положено спарками, чтобы закрыть дыры при составлении карт, поскольку сезон на севере короткий. Сплавлялись на латанных, перелатанных лодках, а то и на плотах по горным рекам. Иногда проходили канавы на взрыв без взрывников, кои «томились» от безделья на базе, потому как были кастой, замешанной на дефиците этой специальности на горных работах. А их присутствие в поле, только гарантировало возможность проведения буровзрывных работ на канавах… И когда однажды казалось, что не избежать катастрофы, тогда всуе тоже вспоминали Его. Правда, когда проносились несчастья, а смерть товарищей по какому-то случаю отдавала только издали холодком, тогда снова забывали обо всём, в том числе и о Боге. И не осеняли себя крестом, потому как стеснялись не только окружающих, но и самого себя. Так как осенить себя крестным знамением уже означало веру в Него. А веры-то, как раз, и не было. Был, скорее, страх перед неизвестным последствием неизбежно наступающей трагедии и нужна была какая-то точка опоры, упершись на которую, молились внутренним голосом только о том, чтобы не сойти с ума. И эта точка опоры неожиданно всплывала сама не в образе Его, а только в имени.

«А может это и есть то Чудо, которое возникает самопроизвольно в критический момент бытия. Может быть, это и есть Он, который всё видит, всё чувствует и находится в тебе не потому, что это ты, верой своей, вселил в себя Его, а потому, что Он был в тебе изначально!.. Может быть… Но когда критическая ситуация исчезает, сознание почему-то само ищет логичное объяснение не свершившейся трагедии. Мало того, мы самонадеянно думаем о том, что в этом есть наша воля влияния на ситуацию…».

Александр посмотрел на профиль водителя, который, слившись с баранкой, что-то утверждал, или кому-то что-то доказывал, но абсолютно не воспринимал то, о чём тот говорит, глядя вперёд, на полузанесенные снегом следы ранее проехавшей впереди него машины. Вглядывался, не отрываясь, дабы не упустить их, потому как тогда придется искать следы снова, рискуя напороться на частокол леса или провалиться в промоину протоки раскрывшейся во всю долины реки. И Александр снова вернулся к своим размышлениям.

«Почему же эти мысли раньше не посещали меня? Действительно, не самонадеянность ли враг нашего всего, к чему мы только не прикасаемся или с чем имеем дело? А ведь гордыня – самый страшный грех, кажется так говорится в Священном Писании… А мы и Книгу книг-то не читали… Так, знакомы с ней в общих чертах и то от других, а открыть её до сих пор не удосужились. И чаще, во всей перипетии сложностей полевого сезона, дабы соблюсти традицию, стихийно отправляли лишь языческий обряд местных якутов и эвенов, путём умиротворения духов тайги, плеская в костер то водку, то бросая в него кусочки мяса и хлеба…».

– Вот так! и не захочешь поверить, а поверишь! – прервал размышления Глухова Константин, выезжая из протоки на террасу. – Чёрт понёс вахтовку сюда. Возможно внизу наледь гуляет. Как бы не упустить теперь след. – И, убавив скорость, неожиданно переспросил.

– Ты сам-то веришь в Него, Василич? Или так же, как все, когда прижучит жизнёнка, а? Или профессия не позволяет сказать да или нет?

– Ты не поп, чтобы перед тобой исповедоваться…

– То-то и оно! Все вы так. Сами себе боитесь признаться, не то, что работяге ответить. А всё-таки?

Александр посмотрел на Константина, словно решая для себя, стоит ли дальше продолжать разговор. Но, заметив сосредоточенное лицо водителя, ответил.

– Скорее нет, чем да.

– А что так неуверенно?

– Видишь ли, Костя, дорогой, было время, когда религии не было, и люди поклонялись всему, что было сильнее их или наводило на них ужас. Но постепенно человек, познавая природу, всё больше стал полагаться на себя. Но в каких-то случаях по-прежнему обращался к Всевышнему не потому, что верил, а потому, чтобы не сойти с ума, если не видел просвета в той или иной постигшей его ситуации. Вот тогда и возникает необходимость всю ответственность за твой же выбор или решение возложить на Бога. Он знает, всё видит, поможет.

А если не поможет?

Значит плохо верил в него, плохо просил, плохо молился. Главное человек не зацикливался на безвыходной ситуации и жил дальше со своими проблемами. Какие удавалось решать ему, относил это к Богу, к его воле. Постепенно появились личности, которые начали манипулировать сознанием людей, претендовать на посредника между человеком и Богом. Так зародилась религия. При этом, если властная элита имела неограниченную власть над подданными, то религия уже претендовала на их души, обещая всем спасение в мире Ином. А поскольку никакая власть не могла дать при жизни народу своему процветания, то вера в Иной мир давала надежду на спасение всем: и народу, и правящей элите. Страх перед непознанным только укреплял веру одних и власть над верующими у других. И, на мой взгляд, это было неизбежно для любого народа — разделение власти и образа жизни на светский и религиозный. Уж так природа и сознание человека устроено — находить себе, а если хочешь, создавать противоположность и в этих рамках жить и развиваться. В этом смысле появление религии было неизбежным следствием развития культуры любого народа — от язычества к божкам. То есть как культуру, религию, так и Бога создал человек. Бог к созданию человека не имеет никакого отношения. Вера в Него — исторически и социокультурно — вторичное явление.

Странно! Каждая религия верит в собственного Творца и выходит, что сколько религий столько и творцов?

Разные народы не могли жить в одинаковых условиях, мыслить одинаково, но нужды были у всех одни и их возлагали на своих богов. Стало быть каждый народ не мог исторически пройти мимо необходимости иметь Создателя. И движение это было закономерным — от язычества к божественному олицетворению в Боге черт и помыслов, какие были нужны человеку на том или ином историческом этапе развития. Отсюда возникали понятия «золотых правил», канонов чрезвычайно близких по смыслу всем людям, где бы они не жили., какую религию не исповедывали.

И эта вера останется навсегда?

В обозримой исторической перспективе — да. Поскольку, несмотря на развитие науки и технологий всегда будет обнаруживаться в природе вещей и отношений между людьми непознанное и обращение к Всевышнему остаётся тем стабилизатором, какой необходим конкретному человеку и всему социуму, чтобы они, ещё раз повторюсь, не сошли с ума. Некоторые учёные, погружаясь сознанием в квантовый мир, глубины вселенной, в мир клеточного уровня организации материи видят во всём разумное начало, поскольку всё в природе устроено настолько умно, что даёт основание верить в Творца или Сверхразум. Правда, по выражению других «разумность» мироустройства — следствие отношения нашего сознания и разума к происходящему в природе — видеть всё разумным. Третьи мыслители современного мира доказывают не только отсутствие необходимости в Боге, но и его появлении во вселенной, поскольку он не мог существовать вне пространства и времени. В то время, как в самой истории вселенной было такое состояние когда ни времени, ни пространства не было…

— Ну и загнул ты, Василич! Весь мир появился из ничего что ли?

— Выходит так. И так утверждает наука.

Послушаешь вас, грамотеев, и страшно становится. Как это жить без Бога,- он покрутил пальцем у виска и положил руку на сердце. - Смотри как попы по России разбрелись? Тысячи храмов возводят. Народ почти весь крестится, хотя есть и такие, какие стесняются, но Бога чтят и всяк говорит : «Слава Богу!». Значит в этом есть необходимость народу верить в Него.

Ну, во-первых, не попы строят храмы, а народ.

Какая разница, попы вдохновляют народ на это…

… и сращиваются с властью на всех уровнях. И земли к рукам прибирают, и налоги не платят, и анафеме могут придать всех, кто на пути церковников стоять будет. Вот в глубине сознания у бедного или богатого на всякий случай и помещается Бог. Так, на всякий случай. Кто откупиться может, тому и грехи можно снять. Кто исповедовался раз, может исповедоваться другой. А уйти из мира Сего в мир Иной через успокоение души — всем хочется. Ведь Оттуда никто не возвращался…

Глухов помолчав, словно что-то вспоминая и неожиданно прочёл строки стихотворения:

И на петляющей тропою

я слышу ангела во мгле:

как много Бога над землёю

и мало Бога на Земле 1

— Что это? - спросил водитель.

— Это так поэт выразил своё отношения к существованию Бога.

— А-а… Ты бы сейчас поумерил свои рассуждения, Василич, неровен час влопаемся и помочь некому будет в этом безмолвии. Раньше по дороге на Сунтар встречали обычно оленеводов. Мяска кушали, камус обменивали на водку, консервы, сладости. А теперь – словно вымерло все. Правда, следов зверья, кажется, стало больше. Ни охотников тебе, ни вертолетчиков, которые, помню, как когда-то работал в партии водилой, при заброске весной они по пути к нам сохатых били и волками не гнушались… Богато жила эта каста. Не то, что геологи… А сейчас ни вертолетов тебе, ни вертолетчиков… Слыхал, по телеку передавали, что и вертолетов в стране раз-два и обчелся. Да, говорят, и летать некому ни на вертолетах, ни на самолетах. Падают часто к тому же. Лётные училища разогнали, что ли? Во времена пошли!

– Осторожно! За поворотом пустоты, смотри? Как бы не влететь в них, – заметил Глухов.

– Вижу. Не бойся, дорогой! К вечеру на Кюбюме заночуем. С водителем вахтовки договорились. Ждать будут нас перед наледью.

– Где там ночевать? Там одни развалины от поселка остались. Это в прошлом была там и шоферская, и тебе гостиница, и столовая, и заправка… Цивилизация, одним словом, а теперь в кабине придется перебиваться ночью. Какой это сон. А впереди до места маяться ещё много, и за день не доберёшься. Кстати, глянь, что это там впереди, около наледи? Машина никак! - указал вперёд Глухов.

– Туман, ничего не разобрать,- присматривался водитель.

– Это наледь парит. Вон, вон, смотри! «Зилок» же стоит!

– Ничего себе! Мы «Уралом» еле катим… И кто же здесь счастье ищет? Рыбаки или охотники? - предположил Константин.

– Какие рыбаки, какие охотники! Это оленеводы…

«Урал», медленно объезжая участки, от которых вверх по сильному морозу поднималась испарина, поравнялся с «Зилком». Его передняя часть глубоко ушла в наледь. Видимо, двигатель заглох сразу. Разбросанные вокруг бревна, реечный домкрат свидетельствовали о том, что люди пытались вытащить машину сами.

– А где же люди? Не видно что-то, – произнес Глухов.

– Здесь где-нибудь! Видишь, не совсем затянуло льдом воду вокруг машины. Кстати, а вон и они бегут с террасы, размахивают руками,- показал рукой водитель. – О! Да там и детвора, кажется…

– В стойбище в верховья Сунтара или Колтако идут. Скорее всего, продукты на лето забрасывает семья пастухов из Ючугея.

– Откуда ты знаешь? - спросил водитель.

– Это их территория, - ответил Глухов.

Первым около «Урала» оказался парень. С непокрытой головы черные волосы едва отличались от смуглого лица и спадали на глаза. Отчего парень вынужден все время встряхивать головой. Запыхавшись, он поднялся к открытому окну водителя.

– Здорово! Геологи, однако?

– Геологи. Водитель что ли?

– Водитель. Пашей зовут, –протянул руку парень.

– А что полез туда?

– Мал-мала ошибся. В сумерках ехал. Помоги вытащить!

– Поможем, чем можем! – заглушил двигатель водитель. – Посмотреть надо. А ты, чей будешь?

Николая сын. Вон идет последним.

Евсеев?

– Он самый. А что знаешь?

– Знаю. Ишь, как жизненка его закрутила, с посохом что ли? - присматривался водитель.

Детвора остановилась недалеко от «Урала» и настороженно поглядывала на вылезших из кабины водителя и геолога.

– Ну что, замерзли? – крикнул приветливо водитель.

Детвора переглядывалась, но не отвечала.

– Ночь промаялись у костра. Палатку не взяли, печку тоже. Все в стойбище осталось, – пояснил Паша. – На технику положились.

– Да какая это техника? – кивнул в сторону утопшей машины Константин. – С неё и запчастей-то не возьмешь. Кранты ей, что её вытаскивать?

– Другой нет, однако, – вздохнул водитель.

Подошёл Николай.

– Здоробо, Костя! - приветствовал как знакомого водителя Евсеев. - А ты всё такой же, белый только маленько. А меня седина не берет, ноги вот только болят. Геологов кидаешь, что ли? Что-то последние пятнадцать лет не видно их сопсем. Поумирали, что ли?

Костя засмеялся.

– Вот последнего везу, – похлопал по плечу Глухова.

– Справный, однако. Значит дела пойдут, а нам помощь будет техникой, если он стоять недалеко будет. Сейчас только технику нашу дёрнуть маленько надо, а то там мой зять с дочкой заждались. Ни курева у них, ни чая. Это не то, что раньше было. Скоро ли обратно Путин повернет, однако.

Костя и геолог засмеялись. А Константин ответил:

– Назад дороги нет. Теперь только вперёд, Николай! А куда? - мы и сами не знаем.

– Зачем вперёд? Хорошо жили ведь. Вертолётка был, «Уралами» завоз делали. Сейчас в общине пусто.

– Вы же сами захотели отделиться, Николай. Общинные земли у вас, мясо продаете. Деньжищи, небось, гребёте лопатой!- смеялся Константин.

– Где там! Хуже жить стали. За всё плати. Горючка дорогая, технику не купить, разве что стадо продать…

– Ладно! Где Паша? Давай показывай свою канитель.

«Канитель» выглядела плачевно. Зарывшийся в шугу нос машины казался безжизненным. Передних колес почти не видно. Груз заблаговременно вытащили на лед. Видно, что кое-что намокло, и теперь было покрыто льдом.

– А как же я машину зацеплю тросом? Бампер в воде. Фаркоп вмерз. За что цеплять?- сетовал Константин.

– Пробью лед, попробую руками достать, – пояснил Паша.

Костя почесал за ухом и махнул рукой.

– Попробуем! Сейчас вытащу лом. А ты тащи топоры или что там у тебя есть. Пешня есть?

– Нет.

– Вашу мать, руки вам поотрывать! В дорогу собрались! Ладно, что-нибудь придумаем, – ворчал Костя, залезая в свой кузов за тросом.

Прежде чем начать процедуру вызволения машины из наледи Глухов с Пашей ломом прощупали наледь. Махнули рукой водителю. «Урал» осторожно начал подбираться к полузатопленному «Зилку» видавшим всё на своем веку. И данная ситуация для него не только не исключение, но и, видимо, не последняя. Это было видно и по мятой кабине, и не раз ремонтированному кузову. Едва торчащие с потертой резиной колеса из наледи давно должны быть заменены, но, видимо, было нечем менять.

Когда «Урал» остановился на льду около метки, оставленной Глуховым и водителем «Зила», оказалось, что троса едва хватит для того, чтобы достать фаркоп. К тому же он был скрыт подо льдом застывающей промоины в наледи.

– Н-да… За что цеплять трос-то? Не за кузов же? – покачал головой Костя.

– В воду лезть надо. Только там по пояс, не меньше, – задумчиво итожил Паша.

– Другого ничего не придумаешь, – согласился Костя и достал сигарету.

– Эй! Тащи кухлянку! – крикнул Паша своему напарнику Гоше. – Сам переоденься во что-нибудь, а я после, как зацеплю трос, сниму мокрое и одену твоё.

Гоша сбросил с себя кухлянку, а сам в потертых спортивных трико и телогрейке в нерешительности смотрел на торбаза.

– А я что, босиком останусь, что ли?

– Снимай! – коротко обрезал Паша.

– Погоди, у меня резиновые сапоги в кузове. И портянки есть, – пожалел парня Константин.

Сапоги были с короткими голенищами. Когда Пашин напарник надел их, засмеялся.

– Большие шибко!

Маленький размер его ноги диссонировал с предложенным Костей размером сапог.

– Других нет! – кинул недокуренную сигарету в снег Костя. – Давай, лезь и цепляй, Паша! Ночь скоро, а нам тоже ещё муздыкаться долго.

Оставшись в свитере и в ватных штанах, Паша осторожно подобрался к кузову. Разбил топором лёд. Засунул руку в парящую на морозе воду. Видимо пробовал достать фаркоп. Не достал. И начал медленно опускаться в полынью. Воды было почти по грудь. Подтянул петлю троса. Словно раздумывая, лезть или нет, оглянулся.

– Быстрей! Окочуришься, – рявкнул Костя.

Паша погрузился по шею в ледяную воду, зацепил трос и резким рывком бросил тело на лед. Его подхватил Глухов с Гошей. Все трое отбежали от полыньи и около «Урала» стали помогать раздеваться Павлу. Того била сильная дрожь. Когда он остался в одной исподней, Костя подтолкнул его в кабину машины.

– В кабину давай! И врежь малость, – и протянул кружку Павлу, захлопнув дверь кабины.

– А что это? – стучал зубами Паша.

– Давай пей, не чай же!

– Паша выпил и поперхнулся.

– Не туда пошла, однако… Надо было бы до того, как лезть в воду, выпить, а ты после. .. О-ох!

Констатин накинул на него свой полушубок и, выглянув в окно кабины, крикнул Глухову.

– В сторону отгони всех! Кабы тросом не задело, если соскочит с крюка или оборвется! – и начал тихонько натягивать трос, выглядывая из кабины.

Как только трос натянулся «Зилок» поддался, но колеса «Урала» шлифовали наледь. Повторив несколько попыток, Костя вылез из кабины.

– Песочку бы надо под колеса, – сказал Глухов.

– И песочек и брёвна понадобятся, – сдвинул на лоб вязаную шапчонку Константин. – Вон, с той террасы! – и показал рукой на выступающую стену леса. Там и галька есть с песком, только ковырнуть надо. А то на пожёг идти придется. В общем, за работу, бедолаги! – крикнул, ни к кому не обращаясь, водитель и полез в кузов за топором и лопатой.

Стучали топоры, вырастала груда бревен возле «Урала» и затопленной машины. Белое безмолвие долины, рассеченное увалами, да частоколом редколесья, разносило далеко голоса, и они, возвращаясь эхом, снова уносились, растворяясь где-то за отрогами хребта в таком же снежном безмолвии, подпирающим собой фиолетовую кромку неба внезапно закончившегося дня. Непрерывно горевший костер воздымал к небу голубоватые струи дыма, который внезапно на некотором удалении от наледи стелился параллельно застывшей реке, словно не желая подниматься выше. Холодно.

Под ослабленный трос люди подсунули пирамидой брёвна. Сзади «Урала» сделали настил из брёвен, а в выдолбленную колею насыпали ведрами гравия и песка.

– Ну, где наша не пропадала, там не пропадём! Отойди! – крикнул Константин, обращаясь к обступившим машину людям, и начал натягивать трос.

«Зилок» вздрогнул и над полыньёй начал задираться задний мост. Задние колеса, было, упершись в ледяной бруствер, плавно выкатились на поверхности наледи у самых бревен. Водитель начал тихонько ослаблять трос. Когда тот обвис, крикнул:

– Бревна убирайте, чего рты разинули, соколики!

Когда бревна оттолкнули в сторону, водитель снова начал натягивать трос. Колеса «Урала» в какое-то мгновение шлифонули гальку, вылетевшую из-под колёс, но именно в это время «Зилок» уже выкатывался на поверхность наледи.

– Ну вот, кажется, и вытащили твою саламандру! – похлопал по плечу возбужденного Пашу Константин. – Пойдём-ка поглядим, что с ней сталось…

Обросшая льдом машина действительно была похожа на диковинного зверя, застывшего изваянием на наледи. Казалось, ничто уже не сможет вдохнуть в неё жизнь. Но усилиями людей к полуночи уже работал двигатель. Под мерный рокот двух машин, остановившихся у полыхающего завала, забитого сухими бревнами, подремывал народ. Лишь водители, короли положения, крепко спали в своих кабинах, обогретых теплом работающих двигателей машин.

Белое безмолвие днём, сейчас выглядело на горизонте фиолетовым небом, контрастирующим голубыми и белыми оттенками тонов зачинавшегося где-то за Сунтарским хребтом апрельского, но еще морозного дня.

Как только солнце выкатилось из далеких распадков, семейство пастуха засуетилось. Заспанные и вконец измученные люди от тяжелой и бессонной ночи у костра наскоро допивали чай, укладывали скарб. Водители, хлопнув кабинами, отправляя малую нужду прямо с приступка кабин. Они громко позёвывали, почёсывались, но их лица после короткого, но в отличие от других, крепкого сна, поскольку спали в тепле, источали благость от предвкушения дня, в котором могло быть всё: удача и отчаянная борьба за выживание в этом бесконечно белом пространстве, наполненном одновременно солнцем, белизной гор от снега и холодом.

Через некоторое время растаял в воздухе гул машин, и безмолвие снова царствовало над нагорьем своей ослепительной белизной и чистотой вечности, в которой растворилось всё: и небо, и горы, и сама долина, опоясанная по бортам серым частоколом застывших серых стволов лиственниц.

* * *

В открывшейся дали большой наледи парило. Запертая наледью вода разливалась широкой гладью застывающего льда, по которому заново изливалась тонкая плёнка воды.

— Где же наша вахтовка?- отвлёк водителя Глухов, который пристально всматривался в ослепительную белизну наледи.

— Что-то и следа не видно,- отозвался Константин. - Да вон они, кажется! Среди вмёрзших в наледь лиственниц, смотри!

— Так они утопли! - отзвался Глухов.- А где же водитель и геолог?

— В вахтовке, видимо, где же им быть. Не на наледи же ночевали.

Очевидно гул приближающейся машины заставил водителя приоткрыть кабину. Заметив приближающийся «Урал», он стал на подножку кабины и замахал руками. Константин остановил машину и вместе с Глуховым пошли по льду к застрявшей вахтовке.

— А где Черкасов? - спросил пожимая руку водителю вахтовки Афару Гафурову.

Тот махнул рукой.

— Дрыхнет в вахтовке.

Константин обошёл вахтовку. Передние колёса почти полностью скрылись во льду, а задние шлифовали и не могли сдвинуть машину из образовавшейся промоины в наледи, которую водитель вахтовки, видимо, заметил слишком поздно.

— Н-да, попотеем здесь,- протянул Константин.

— Вылезти-то вылезем, а дальше не пройдём. Я прошелся вперед. Там наледь заходит в коридор двух террас. Живая вся. А на террасу не подымимся,- говорил Гафуров.

— Но ведь до стоянки ехать ещё как минимум день,- заметил Глухов.

— Не пройдём, Василич! - Как гвоздь забил в возможность рассуждать дальше Афар. - Можешь сам пройти и посмотреть.

Афара Александр знал давно. Это был не только профессионал своего дела, но к его опыту обычно прислушивались все водители мехколонны, в которой арендовал машины Глухов. Его спокойный нрав, рассудительность и абсолютная трезвость в отличии от шофёрского братства Магаданской трассы, способного работать и пить до смерти, снискали уважение не только среди работяг, но и среди начальства, кое всегда посылало его в рисковые рейсы, и он не потерял ни одной машины и ни одной тонны груза.

— Хорошо, Афар, я пройдусь посмотрю. А это что за канава позади вахтовки?

— Брёвна напилим, притащим, положим в неё так, чтобы Костя упёрся передними колёсами и дёрнул тросом. Должны выскочить, Василич.

Глухов долго ходил в зажатом пространстве скальными выходами высоких террас и не смог найти прохода. Пешня зачастую почти полностью уходила под лёд и не встречала сопротивления. Вернувшись к машинам, водители и проснувшийся Матвей Черкасов вытащили на наледь вахтовку.

— Подойдём к террасе, выгрузимся, залабазируем всё и вернёмся ,- сказал Глухов Гвфурову.

— А как же мы на базу попадём? - поинтересовлся Черкасов.

— Вездеходом всё перетащим летом,- ответил Глухов.

Александр понимал, что даже вездеходом, когда река займёт свои берега, непросто будет пройти к лабазу, а от него к месту работ перевезти весь груз.

«Ничего. Здесь всего один дневной переход. Справимся как-нибудь. Не впервой же?»…