В тайге, кажется, что сама жизнь людей останавливается и превращается в полевой сезон. Смысл его заключается в том, чтобы ловить погоду и работать, работать, пока она не обратится в дожи и слякоть. Вот тогда и наступает отдохновение, размышление о том, кто ты, зачем все это вокруг тебя? И почему здесь именно ты, а не другой.

Глухов, по отношению к внутреннему полевому транспорту, был консерватор. Кроме лошадей в поле не признавал ничего. Лошади копытили сами, не требовали горючего и разнообразия «хахаряшек» - запчастей, перманентно заменяющих все крутящееся и лязгающее. Так что к концу сезона обессиленные начальники партии в борьбе за существование «высоконепроходимой» техники вынуждены были списывать ее на месте, чтобы не везти хлам обратно. Накладно. И уже помимо бочкового железа, брошенных остовов тракторов, саней и гусениц на перевалах, в долинах рек, старательских полигонах, в тундре то там, то сям перед оленеводом или случайно проходившим охотником, рыбаком, геологом, а то и просто туристом, неожиданно вырастали ржавые остовы вездеходов – памятники абсолютной амортизации социалистической экономики.

Какая была техника, такие были и вездеходчики. Их набирали с пристрастием, но как только те оказывались в поле – выматывали душу у начальников. То того нет, то другое давай закажи по рации, то не едет, потому что вертолетом привезли не то… Одним словом, как любил говаривать Панов – одна канитель. И тогда вся партия работала на горе-водителя. Ремонтировала, вытаскивали транспорт из болот и рек, теряя драгоценное время сезона. И редкий случай, когда техника в поле все же работала, геологи вкушали прелесть отсутствия необходимости тянуть лямки рюкзаков на дальних переходах, таскать на себе взрывчатку и бороздовые пробы. Чувствовали себя людьми, а не рабами плохой организации техслужб экспедиции. Где также порой не хватало спецов, способных технику «заставить» работать.

Технари чаще исполняли роль снабженцев, при этом часто посмеивались над геологами или делали умные лица, когда какой-то из них или сам начальник партии путался в номерах подшипников, в левых или правых «звездочках», торсионах. Правда, когда заходила речь о самой геологии, тогда технари разводили руками: мол, это не наше дело. Хотя дело начальников сезонных партий была именно геология, а не техника. Но ради геологии они вынуждены были знать технику иногда лучше, чем сами технари и снабженцы. И чаще всего техника работала в поле у того начальника, который, плюнув на технарей и вездеходчиков, сам садился за рычаги-подойники и возил, и ходил в маршруты, и составлял карты, и организовывал полевые работы. В общем, и пахарь, и жнец и на дуде игрец…

Лошади же не требовали ничего, разве чтотдоброго каюра, который мог еще тачать нехитрую сбрую, материться на чем свет стоит, если какая-нибудь из лошадок упрямилась и не хотела тянуть лямку, да искать лошадей, сбежавших от гнуса и непосильных нош, чей норов походил на каюрский: с глаз долой от уздечки и начальства!

Правда, весной на перегон лошадей требовался овес, но с ним, слава Богу, проблем чаще всего не было. Осенью же лошади всегда выходили к поселку справные, с округлым крупом, да еще с приплодом. Это хорошо знали колхозники, сплавлявшие чаще всего геологам необъезженных (диких) и худых лошадей. А получали осенью готовых к тягловой работе упитанных животных.

Но время неумолимо уменьшало поголовье лошадей и тащилось уже по болотам горным и таежным весям вездеходами, танкетками, трелевщиками и прочим отслужившим давно и списанным неоднократно либо военным, либо гражданским металлоломом.

— Василич! Главный механик не дает запасное реле, пальцев, трак, форсунок. А звездочек запасных правых вообще нет на складе. Что делать? – Канючил водитель вездехода Рафик, крепкий парень, недавно вышедший из срочной армейской службы и всего два года тянувший лямку вездеходчика, не познавший технику, но научившийся выбивать запчасти и зарплату за совместительство охранника склада и повара, не исполнявшего ни то ни другое.

— Копытить! - Ответил Глухов вездеходчику.

— Мое дело за подойники дергать!

— Твое дело, чтобы техника в поле работала!- парировал Глухов. - Не будет работать, останешься без зарплаты!

— Ну и хрен с тобой, ищи другого! Пойду к Панову. Он знает, как у начальства всего добиваться…

— Иди, дорогой! Только Панов тебе таких вензелей навешает, что надолго запомнишь и поле, и зарплату…

В мехцехе вездеход Глухова ощерился снятым с рамы разобранным двигателем. Был разут, а в кузове навалом грудились железки и всякий хлам.

— Ну и когда же эта железяка будет подавать признаки жизни? – спросил Глухов, пожимая руку механику.

— Через недельку покатится!

— Твоими устами бы, да мед пить…

— Мед не мед, а вот пару бутылочек надо работягам поставить, чтобы после работы, глядишь, задерживались маленько.

— Да они у тебя и в течение рабочего дня только и знай, что перекуривают, да в домино режутся в бытовке,- заметил Глухов.

— А ты за моими работягами не смотри! За своим водилой поглядывай. В девять его еще нет, а в одиннадцать уже нет. Ему на вездеходе работать, не мне,- пнул ногой бортовую механик.

— Ладно, - набычился Глухов, и пошел по мехцеху.

Нужно было договориться со сварщиками наварить «морду» - защитный кожух к радиатору вездехода и рельс впереди, чтобы когда вездеход валил лес, не повредил радиатор и двигатель. Нужно было… И это «нужно» захватывало целиком рабочей день и он бегал от мехцеха к кузнице, от складов к главному механику, кладовщикам и, сдавалось, не только дней, недель не хватит, чтобы отправить вездеход с группой весновщиков.

Наконец, когда уже терпение начальника партии лопнуло, и он сам начал дневать в мастерской, контролируя каждый шаг гегемона-водителя и ремонтников, вездеход все-таки выкатили из мастерской и завели. Он чадил, дымил, но странно! – работал! Глухов уже мнил себе, что вот наступило и его время, когда в поле не будет переходить, а проезжать с места на место, когда не будет считать каждый лишний мешок и пробу – будет работать и работать…

И когда геолог Куров, после того, как отправился сопровождать весновщиков, через два дня вернулся в контору и со словами: «Приехали!» ввалился в кабинет, Глухов понял, что это только цветочки, ягодки он будет собирать летом, горбатясь и за себя «и за того, парня – начальника геолотдела», который надоумил на техсовете вышестоящему начальству отказаться от аренды лошадей и перейти на «современный транспорт».

Куров, с жадностью глотая чай, рассказывал о том, как, пройдя вездеходом тридцать километров по трассе, вначале в вездеходе буквально рассыпалась бортовая, а потом заклинило и двигатель.

На следующий день Глухов в мастерских костил механика за такую работу, а тот Глухова за то, что взял такого водителя. Консенсуса не получилось, поскольку вошедший главный механик костил уже и Глухова, и механика, а водителя за безграмотность и нежелание отвечать за технику. Разносил и советскую власть вместе с советским производством, где все делали ради плана и срока или привязывали к какой-нибудь годовщине, но никак ради качества.

Глухов смотрел на него и в который раз недоумевал: «Вроде все занимаются делом, но дела-то как раз и никакого не получалось!… И причем здесь советская власть и советское производство?… Люди перестали каждый на своем месте отвечать за собственное дело. Искали виноватого… А у меня скомкана весновка и строительство базы…».

И когда вездеход, в конце концов, оказался в поле на базе партии, Глухов немного успокоился, размышляя о навязанной ему технике: «Не все же время эта железка должна ломаться… Глядишь, потихоньку и отработаем площадь…».

— Может, пока суть, да дело, на рыбалку махнем, начальник! – Говорил водитель вездехода, замаявшись от безделья на весновке, когда работяги рубили баню, склады под взрывчатку.

Но Глухов, строго посмотрев на него, отрезал:

— Все на рыбалку, в том числе и ты, Рафик, будут ходить пешком. А вот закончим полевой сезон, тогда – пожалуйста. – И добавил: лучше бы ребятам помог, чем шататься по базе.

— Мое дело подойники дергать, а не топором махать!- заученно ответил Рафик и пошел в палатку.

Глухов не изменил своему правилу. Даже при наличии вездехода разбросал по участкам лабазы, а вездеход отправил на горный участок с Куровым.

— А ты что, как обычно, пёхом будешь отрабатывать площадь?- спросил Куров.

— Да, Николай Айсенович! Я похожу, как ходил с рабочим, а ты с транспортом отработай. У тебя масса опробования, взрывчатку возить на канавы, в общем, хоть ты отдохни сезон.

— Не исправим ты, Василич! Хоть бы работягу пожалел, намается… Может возьмешь моего? Я один на горном похожу, а тебе погонные километры на съемке делать.

— Нет, Коля! Трудно будет, позову по рации. В общем, не пуха!

— К черту!- засмеялся Куров и полез в вездеход.

Тот затарахтел, тронулся и пополз вверх по долине. Еще долго раздавался его неровный гул, который терялся в зарослях и совсем затихал, а потом неожиданно вновь возникал. И у Глухова отлегло. Сезон начался. И он, обернувшись к притихшему рабочему, шутливо бросил:

— Ну что, каналья, начнем канитель?

— Тот поднялся, поправил рюкзак и спросил.

— А что, все будут ездить, а мы пешком бродить будем?

Глухов засмеялся.

— Не бродить, а ходить по горам! Не просто ходить, а карту делать. И не просто карту, а руду искать. А им,- кивнув в сторону еще раздававшегося гула вездехода, - может, и рано завидуешь. Железка она и есть железка. То ходит, то ломается. А нам что? Иди да иди. Устали – отдохнем!

— Ага! Сами ж говорили рюкзаки неподъемные таскать будем.

— Будем, будем! Еще как будем! Только к концу сезона ты как козлик по горкам будешь прыгать. Это вначале тяжело… Радиометр включил?

— Включил…

— Ну, тогда потопали, родной!

На водоразделе Глухов снял рюкзак, вытащил планшет и, подложив под себя ногу, стал писать. Закончив, аккуратно сложил все обратно, хотел подняться. Но открывшаяся панорама гор радовала глаз. Хотел, было, поделиться увиденным с рабочим, но, обернувшись и заметив, что тот задремал, сам откинулся на рюкзак и, сцепив пальцы за головой, залюбовался панорамой нагромождения гольцов.

Выше абсолютной отметки 1500 метров на северных склонах еще искрился снег. Некоторые вершины вообще, казалось, вообще были погружены в зиму. Ни одной проталины. А на дальнем гольце с подветренной стороны курилась снежная пыль.

Небо, голубое на кромке горных гряд, выше них переходило в синее, а в зените уже выглядело почти фиолетовым. Кажется, если еще повыше забраться и перед тобой откроется черная бездна, в которой высветятся точками мириады звезд. Глухову даже казалось, что он их видит. Но это только казалось.

Александр перевел взгляд на долину. Она томилась под ярким солнцем и безмолвствовала. Лишь далеко внизу в лиственничных урочищах куковала кукушка, словно призывала отсчитать дни продолжительности лета…

И снова взглянув на горы, Александру почудилось, что он уже над ними. Понимается выше и выше. Внезапно даже показалось, что он поднялся слишком высоко, и знакомое неприятное покалывание в ступнях заставило его неожиданно схватиться руками за камни, словно перед ним открывалась бездна обрыва. Но почувствовав под собой горную твердь, покалывание отступило. И Глухову стало хорошо. От того, что он опять был в маршруте, что под ним лежала долина и дышала первыми июньскими днями начала полевого сезона. Что где-то его люди делали нужную им работу или готовились к ней, или добирались вездеходом до стоянки…

Кончай ночевать! – Крикнул Александр рабочему и, поднявшись, закричал:

— Эге-ге-ге-й!

Горы неохотно ответили слабым эхом.

— Что? А?- озирался рабочий, не понимая со сна, что происходит.

— Бараны!

— Где?- поднялся, тараща глаза, рабочий.

— Да вот же! Один орет, а другой глаза таращит,- показывая на себя и Валерия, смеялся начальник.

— Ну вы даёте… Бараны… А я и вправду думал бараны. Аж мяска захотелось…

— Будет тебя и мясо и рыба! А сейчас забирай все и пошли. Впереди еще день и это очень здорово, что у нас он есть. Радуйся жизни, Валера, пока существуешь…

— Радуюсь…,- вяло ответил рабочий и, зевнув, потащился за начальником.

К вечеру, едва подбежав к лабазу, Глухов бросил антенну, натянул противовес и вышел на связь. Горный мастер Никифоров откровенно матерился в чей-то адрес и чтобы прекратить дальнейшее развитие авторского творчества, Александр позвал его.

— А?! Василич! Да ну их в …, не успели выехать, как утопили вездеход! Теперь мне кричат, чтобы я тащил на себе реечный домкрат восемь километров… А я им говорю, пусть водила идет на базу и корячится. Что у него мозгов не хватило кинуть в кузов домкрат?…

В разговор вклинился Куров и пояснил ситуацию.

— Где водитель? – спросил Глухов.

— Рядом сидит.

— Двигатель работает?

— Работает пока…

— Дай водителю рабочего и пусть вдвоем идут на базу за домкратом …

— Я с ним сам пойду…

— Коля! Не хватало еще за гегемонов работать!… Лучше организуй оставшуюся братву, чтобы люди спилили десяток крепких и длинных бревен. Через часа три-четыре я подойду со своим рабочим. Надо вытаскивать железку.

— Хрен ее вытащим, Василич. По уши сидит…

— Ладно! Что-нибудь придумаем.

— Тебя зовет Сосин, Василич, ответь!- крикнул в эфир Никифоров.

— Слушаю тебя, Игорь!

— Василич, у меня опыт кое какой есть по этому делу… Пусть не забудут блок взять. Как я понял, вездеход в болоте сидит далековато от леса. Копер надо делать и на бревна устанавливать…, - и подробно рассказал Глухову, как вытащить вездеход.

— Спасибо, Игорь, за совет, попробуем! – поблагодарил Глухов Сосина. И тут же позвал Курова.

— Спроси у Рафика, есть у него блок?

— Говорит есть. На базе…

— Значит и блок надо захватить! Не хотел нормально ездить, пускай нормально погорбатится… Конец связи!

Еще издали в чахлом горельнике Глухов заметил дым костра. Около него никого не было. Народ суетился где-то дальше, почти на склоне. Оттуда раздавался стук топоров, работала двуручная пила.

«Ох, и намучаемся!»- подумал Александр, ища глазами вездеход, пока не заметил его. Тот, слегка накренившись на бок, прочно увяз прямо посредине болота. Груз с него уже был стащен и перенесен к склону. Там был отличный проход для вездехода. И начальник партии недоумевал, как это угораздило водителя напролом идти посредине болота, где виднелись окна, заполненные водой.

Заметив Глухова с рабочим, Куров, сбросив с плеч бревно, буркнул:

— Не было печали, так черти накачали…

— А какого рожна полезли в болото? Под склоном надо было ехать,- упрекнул его Глухов.

— Надо было! Но Рафик сказал, что командир в вездеходе он, а не я… Вот и влип! Хотелось ему мухой пролететь по болоту, а, теперь выйдет на карачках… И где ты такого водилу откопал?

— Нам их дают, мы их не выбираем, Коля.

— Я б ему морду набил…

— И пешком работу делал…, - договорил за него Глухов.

— Нам с тобой не первый раз!

— Ладно! Будем вытаскивать! - махнул рукой начальник и пошел к костру.

К утру бревен было заготовлено достаточно. Их подтащили к вездеходу. Ждали водителя с домкратом и блоком. Глухов рисовал в тетрадке схему подъема вездехода. На бумаге выглядело все просто… Нужно было, как говорил Сосин, поставить копер над вездеходом на бревнах. Подвесить блок и, перекинув через него трос от лебедки вездехода, поднять вначале переднюю часть. Подложить под гусеницы бревна. Опустить на них переднюю часть. Потом перетащить копер к задней части вездехода и повторить операцию. Перед вездеходом намостить лежневку из бревен, чтобы тот мог выбраться из болота, как только сам будет стоять на бревнах…

— Прямо по Мюнхгаузену получается!- заглядывая через плечо начальнику, засмеялся Куров.

— А что, есть другой способ?

— Бросить вездеход на хрен в болоте вместе с водителем! Пусть гниют. Нам свою работу надо делать, а не железякой заниматься и воспитывать гегемона, которого ты теперь и уволить не сможешь, поскольку на его страже и партком, и местком и вся советская власть…,- в сердцах произнес Николай и пошел в палатку. За ним вслед отправился спать и рабочий Глухова.

Когда временный лагерь притих, Александр хотел тоже поспать, но поскольку не взял с собой спальный мешок, прилег у костра на брезент, оставленный ему Куровым. Комар еще не зверствовал, а редкие особи лениво попискивали над ухом. Не жалили.

Не спалось. Притухший вчерашний день, сменялся незаметно новым. За водораздельной линией небо становилось белёсым и уже, сдавалось, вот-вот выглянет из-за хребта солнце нового дня. Где-то послышались отдаленные шаги. Александр привстал. По кромке болота шли трое. Впереди твердым шагом шел Юрий, которого Глухов взял сторожем на базу, за ним канавщик Степан с блоком. Позади всех плелся вездеходчик с реечным домкратом.

— Что, не спится, Василич? – Вместо приветствия спросил Юрий.

— А ты что притащился? – вопросом на вопрос ответил Глухов.

— Как-то не по себе стало. Вы сейчас корячится будете, а я там баклуши бить должен. Нет, Василич, мои руки будут не лишними здесь.

Рафик, бросив домкрат с плеча, присел к костру и потянулся к чайнику.

Глухов посмотрел на него и ничего не стал расспрашивать. Тот начал было оправдываться, но начальник прервал его и, ни к кому не обращаясь, произнес:

— Всем прикорнуть часик-полтора, а солнце в глаза ударит, пойдем работать!

Как только солнце выглянуло из-за гор, снова застучал топор, зазвенела пила. Люди копошились рядом с вездеходом. Ставили на настилы копер. Укрепляли блок. Наконец пропустили через него трос. Осталось завести его под наваренный впереди рельс. Не получалось. Коричневая жижа уже доходила до радиатора. Водитель не мог достать до рельса. Тогда Юрий легонько отодвинул его от вездехода, снял старенькую вязаную шапчонку и взял в руки трос. Набрал в легкие воздух и, погрузившись почти с головой в вонючую жижу, болота начал заводить трос. Получилось только со второй попытки.

Куров снял рубашку и протянул сторожу.

— Вытрись!

— Ладно, Коля, что новьё поганить, я сейчас…

Он скинул с себя куртку, утерся майкой и отошел в сторону.

— Теперь майнай!- сказал он водителю и все отошли в сторону.

Но как только трос натянулся, копер чуть повело в сторону, и трос соскользнул с блока.

Повторили еще две попытки. Водитель нервничал, и трос натягивал неравномерно. Оттого трос соскальзывал с видавшего виды блока снова и снова.

Юрий неожиданно сам залез в кабину, оттеснил водителя и начал, на сколько это было возможно, медленно и плавно натягивать трос. Натянул. Подождал. Копер еле заметно и равномерно начал погружаться вместе с опорными бревнами в болото. Вот уже они почти скрылись в торфяной жиже. Еще подождал. Потом снова начал подъем и, наконец, все заметили, как передняя часть вездехода медленно начала подниматься…

Когда к ночи вездеход стоял на бревнах, люди мокрые и грязные жгли большой костер. Сушились. В говоре уже не было безнадежности. Кто-то уже рассказывал какую-то байку.

Глухов подошел к Юрию, стоявшему в одних трусах у кострища и развешивающему свою мокрую одежду, не то спросил, не то утверждал себя в собственной мысли.

— Ты, наверное, и в гинекологии спец, коли и в вездеходах разбираешься?

— А что? Йоду побольше и все…, ничего сложного, - засмеялся Юрий.

— Я серьезно… Ты, оказывается, не только в лошадях смыслишь? Знал бы об этом раньше, водителем взял тебя.

— У меня корочек нет,- отозвался Юрий.

— А если я тебя без корочек вместо этого охламона возьму?

— Не возьмешь… Сам не пойду. А вот пару раз с ним проехаться – можно! Парню надо показать, что не все знает… А так, мордой, да в говно человека – не хорошо как то, Василич…

Глухов смотрел на Юрия и думал. Сколько же в этом человеке и рассудительности и добра до самопожертвования, и порядочности, несмотря на то, что почти сам-то оказался у самого дна. Оказался, и не сможет до сих пор сделать одного шага ни к людям, ни бичам. Это одиночество было не только от него самого, а оттого, что его окружало. И эта мысль обескуражила самого Глухова.

«Надо же! Он словно изгой, до которого нет дела обществу, а ему самому явно не хотелось падать до дна. И эта странная пустота вокруг этого человека выступает так явственно, что мне, кажется, что я ощущаю ее физически…, как и он. Господи, как же одинок этот человек!..».

— Спасибо тебе, Юра!

— Погоди благодарить… Еще вездеход в болоте. Вот вытащим, его тогда спасибо скажешь людям своим. Мне что, оно спасибо твое?.. Хотя от тебя оно дорогого, может, стоит. – И как-то лукаво посмотрел на начальника.

— Я не за то тебе благодарен, а зато…, в общем, ладно. Потом!

Глухову же хотелось ему сказать «спасибо, что ты есть, дорогой, среди этой разношерстной и случайно столкнувшейся публики в полевом сезоне человек». Но не смог. Не смог показать свою то ли выспренность, то ли сентиментальность. Но что это сказать можно было, он это чувствовал.

«Как же мы все-таки черствы друг к другу, что однажды, когда это для нас всех бывает так нужно, не можем сказать того единственного, что называется добрым словом. Мы все в плену какой-то черствости, о происхождении в нас которой мы имеем такое же смутное представление, как о добре. Черствость и мягкость в отношениях между людьми это такая же дихотомия в человеке, как добро и зло, животное и общественное… Может так и должно быть в отношениях между людьми, но не до такой степени они же должны быть полярными?…».

Лежневку Юрий предлагал стелить основательно. Бревно к бревну перед вездеходом до твердого грунта. Это было метров десять не меньше. Требовалось снова валить лес. Предлагал не жалеть усилий, чтобы опять не свалить вездеход в одно из окон болота. И это оказалось правильным решением.

Когда водитель попытался начать движение по выстланным впереди него бревнам, гусеницы начали толкать плохо закрепленные бревна под себя, и вездеход снова начал кренится. Федор беспомощно посмотрел на Юрия, а тот крикнул:

— Ничего, Рафик! Помягче только, помягче иди… Фрикционами не работай, пока я не скажу. Давай, родной, потихоньку вперед…

И вездеход медленно вышел к склону. Почувствовав твердый грунт, водитель развернул его в нужную сторону и, не выключая двигателя, вылез. Начал осматривать ходовую часть вездехода.

— Ничего! Обтешется к концу сезона,- сказал Юрий Глухову, вытирая мхом руки.

— Не обтешется, обстрогаем!- уточнил, рядом стоявший Куров.

Юрий посмотрел на него, улыбнулся, но ничего не сказал.

Когда вездеход с людьми и грузом скрылся за поворотом широко открывающейся долины ручья, Глухов поднялся, поправил рюкзак, и, бросив рабочему: «Пошли!», направился к своему лабазу. Нужно было теперь выспаться хорошенько и наверстывать два пропавших погожих дня. Но ощущение того, что некоторое время рядом с вездеходчиком Рафиком будет находиться Юрий, придавало уверенность начальнику партии, что все-таки дело на горном участке сдвинется с мертвой точки. Станут проходиться канавы, люди бегать в маршруты. Будет выполнен проект, на который он возлагал большие надежды.