Войсковой старшина Колесов на заимке забил насмерть прислужницу Марфу. Перед этим он отдал потешиться ею своим казачкам, кои по женскому телу оголодали давно. Забил свою любовницу за то, что сам застал ее c казаком Афоней Бедненко в своем же сенном загоне, когда они занимались любовью.

Казака ждала та же участь, но старшина не тронул его, бросил до поры до времени в сруб на своей заимке, который примыкал прямо к амбару, а выход находился в сенцах горницы старшины. Сему делу был расчет. Зимником он тайно от заводского начальства, да волостной администрации решил учинить переброску своих людей на Светлый ручей, откуда золото намыли двое бедолаг, выслеженные его же людьми и пойманные ими в момент попытки обмена золота на продовольствие у купца Сотникова. Учинив собственное дознание, старшина забил кнутом одного, а другого, Тита Кривошеева, сдал власти. Тем самым продемонстрировал ей свое бдение и преданность. Он также знал, что власть из копача душу вытрясет, но дознается, где он добыл золото. А потому наказал ему, чтобы тот сказывал тем, кто дознаваться будет от него, что, мол, не на Светлом, а на Аллахе мыл с подвижником своим золото. Для страховки, чтобы Тит был покладист, да сговорчив и точно выполнил распоряжение Елистрата, старшина нашел его сына Стеньку за Леной в наслеге, где тот подвизался охотником у тойона Айсена, и пригрозил Титу, что коли тот не так дело изложит дознавателям, на вилы подымет сына. Кривошееву деваться некуда было, и он согласился, даже не представляя себе, сколь высокое начальство будет дознаваться о том, где он добыл золото.

Старшина рассчитал верно. Власть непременно учинит поход за златом, но обязательно обратится к нему, верному своему служке, поскольку он сдал копача. И казачков у него требовать будет для охраны предстоящего предприятия. А уж там в тайге свои законы правят, не государевы… Вот тут и пригодиться ему Бедненко. За свое освобождение из острога он будет служить ему верой и правдой.

Таким образом, старшина убивал двух зайцев. В глазах власти выглядел служакой, денно и нощно бдящий и охраняющий государевы интересы. Сам же, втихую, организовывал облавы на охочий люд, который к зиме тянулся к Якутску, дабы пополниться провиантом на новый сезон и опять ударится в копачи. Золотишка добывали не весть сколько, но большая часть уходила стороной. Это не мог допустить Колесов и облавы учинять стал далеко за пределами Якутска. Верных ему служак щедро одаривал ими же изъятым золотом у копачей, не оставляя и себя в накладе. Тем самым повязал своих казачков обязательством перед ним за нарушение царского Указа, строгость которого чаще всего для виновных заканчивалась дыбой.

Из попавших в облаву старателей тайно готовил ватажку для промысла в следующем году. А чтобы те зря харч не ели, косили и гребли ему сено, делали разную, не противную им работу.

Жена старшины Ульяна, со смертью Марфы, думала, что обрела покой и надеялась, что страстям мужа на стороне будет положен конец. Но это было совсем не так. Старшина уже третьего дня после смерти пассии вожжался с подружкой угробленной им любовницы и пил горькую в заимке в 15 верстах от Якутска на других сенных загонах.

Выйдя из запоя, Елистрат прибыл в Якутск и после суточного просыпу дал разгон сотнику Агафонову так, на всякий случай, чтобы все помнили, бдили и государственную службу несли исправно. Потом приказал привести урядника Селивана и напоил в своем доме, лично приложившись к спиртному только символически. Дела свои он всегда делал осмотрительно, на трезвую голову.

Когда урядник уже лыка не вязал, старшина похлопал его по плечу, сказал:

— Я тебе, Селиванушка, нагоняй даю потому, что шибко доверяю тебе, как самому. Потому и строг. От тебя же требуется выполнение моего приказа.

— А какого-такого приказу?- икая, спросил тот.

— Нового!

—Тот хотел, было, привстать и вытянуться перед начальством, но старшина тяжелой рукой посадил его на скамью.

— Рано пока. К осени будет приказ…А исполнишь, к осени старшόго урядника получишь…

* * *

По странным стечениям обстоятельств в один и тот же день с небольшим интервалом на восток из Якутска вышли два обоза. Один с берг-гешвореным Метеневым с его казачками, да работниками на выполнение царской воли по поиску руд серебряных. Другой – с двумя казаками и тремя копачами во главе с Титом Кривошеиным на выполнение воли войскового старшины Колесова, грабившего не только казну государеву, своих же казачков, разве что кроме приближенных к себе. Но по три шкуры спускал войсковой старшина со своими удальцами с охочего до приключений и фарта простого люда… Молва о злобстве этого человека раскатилась далеко за пределы Якутска. Дошла и до атамана. Тот вызвал старшину на Круг. Но на Кругу Елистрата никто не понужил к правде. Одни из-за страха перед старшиной, другие от неведения, что тот творил.

Атаман отступился от Елистрата, но чтобы спасти честь казацкую, решил самолично убедиться в том, что старшина несет службу исправно. А потому догляд за ним свой поставил, тайный. Но преданный Государыне служака не мог себе даже представить, насколько старшина преступные корни пустил.

Назначенный за доглядом за старшиной оказался служкой у самого Елистрата и докладывал тому каждый шаг самого атамана. А чтобы усыпить бдительность своего начальства, старшина велел докладывать только о «шалостях» своих, кои не только не наказывались, но и не выглядели противно государыне. Этими «шалостями» грешили многие казачки, у кого играла кровь, да чесались руки…

* * *

Как только Лена стала, старшина отправил урядника Селивана, с Бедненко в Татскую волость, куда тайно вслед послал большой обоз с провиантом и снаряжением для семерых людей на целый сезон. Оттуда ватажники должны были по зимнику уйти на Ханду к ручью Светлому, и там летом намыть золота. К осени же обязаны были сплавиться до устья Амги, где их и будет поджидать сам Елистрат Тимофеевич с судном.

Дабы придать своему предприятию надлежащее прикрытие, власти волосной и атамановой объявил о том, что люди старшины пошли объясачивать ламутов, да якутов. Иногда такие предприятия заканчивались плохо. Люди пропадали. Кто тонул в полыньях Лены и Алдана в месте с возами, провиантом, собранным ясаком. Кто вообще пропадал бесследно. Но обычно никто пропавших не искал. Сгинули и всё… На то доношениями отчитывались по инстанциям.

Старшина же задумал предприятие страшное. Перед отъездом на Светлый своего урядника, он освободил казака Бедненко. Кормил и поил его исправно. Даже нашел ему блудную женщину и дал волю пображничать под надзором преданных старшине казаков, не вводя вначале в курс дела предстоящего предприятия.

Когда отъевшийся к зиме Афоня под присмотром мордоворотов Елистрата явился к нему на заимку, старшина посвятил его в свои планы.

— Я тебя кормил и поил не для того, чтобы ты казачков строгал со своей бабой.

— А что, брюхатая уже стала?- ответил чуть захмелевший Афоня.

— Тебе виднее,- перебил его старшина. И продолжил.

Через неделю ты с урядником Селиваном уйдешь в одно предприятие на дело. Коли исправно сработаешь, приказным поставлю и денег дам. Не сделаешь дело, мало не покажется…

Афоня посмотрел на старшину, спросил:

— Что же это дело за такое, коль крайности велики. С одного – я приказной и при деньгах, а с другого – покойник?

— А вот какое…Не ясак собирать пойдете, золото копать!

— Как же так! Мы же сами царев Указ блюдем под твоим же началом?…За нарушение его смертушка полагается…

— Не твоего ума это дело. Золото копать не ты с Селиваном будешь, а копачи, коих на той стороне Лены возьмете в дорогу. Уже дожидаются. Среди них будет ватажник, Тит Кривошеев…Он-то свое дело знает…

— Он же в полицию в прошлом годе отправлен, да где-то на обратном пути сгинул, говорят,- вспомнил Афоня.

— И хорошо, что говорят. Живехонькой он. И не перебивай меня!… Так вот, когда к концу лета намоют копачи золота, там их всех и порешите. Обратно на карбасах, кои сделаете летом, вдвоем сплавитесь к устью Амги, где я Вас там поджидать буду и воздам каждому…, что обещал.

Афоня не думал и не гадал какой ценой купил его Елистрат Тимофеевич и что замышлял этот человек. А, услышав, так и обомлел.

— Да закрой ты рот, Афонюшка. Нам казачкам жисть отымань, что в воду плюнуть. А свою жалеть – к бабам не показываться. К тому же, кто эти копачи? Крестьяне беглые от заводского делу, которые были приписаны к нему… По ним острог плачет, а мы им волюшку на целый год даем… Кумекай!

«Благодетель какой нашелся…Твоя волюшка у черта в преисподней закончится… Что же делать? Сейчас отказаться, так на дворе его сторожа наготове. Не согласишься, раздавят и как комарика по стене размажут. Видно соглашаться надо, а там…, там видно будет»,- думал Афоня.

— Ну, так как?- ожидал ответа старшина.

— Как старшина скажет…

— Правильно говоришь!

— Только как же мы потом объясняться буде с властью, когда людей порешим?

— А что объясняться. Копачей-то мы начальству перед предприятием, а тем более после него, представлять не будем. Их нетути! - И, расхохотавшись, громко отрыгнул.