Скачать в виде электронной книги MOBI

Женщина шла по главной улице города мимо витрин магазинов, офисов, ресторанов и кафе. Но её ничего не интересовало. Шла как двигалось большинство горожан в послеобеденное время. Глубокая осень уносила легким ветерком из-под ног сухие пожелтевшие и посеревшие листья, бросала их то на проезжую часть, то накапливала по затишным местам около водосточных труб домов. Она заметно выделялась из прохожих независимой осанкой, уверенной походкой знающей себе цену красивой женщины. Короткая норковая шубка, изысканная причёска подчёркивали в ней какое-то вызывающее изящество и праздности серого будничного дня. Но выражение лица женщины диссонировало с бросающимся в глаза антуражем модно подобранной одежды под её безукоризненную фигуру. Лицо выглядело безразлично отрешённым от всего, что её окружало. Проходившие мимо неё женщины и мужчины иногда мельком оборачивались ей вслед, а идущие навстречу расступались. Со стороны казалось, что она словно разрезала толпу мерным неторопливым шагом.

Неожиданно женщина остановилась и проводила взглядом проходивших мимо о чём-то оживлённо разговаривающими мужчину с двумя женщинами. Потом пошла за ними вслед и наконец, обратившись к мужчине, произнесла:

— Можно вас на минутку?!

Мужчина обернулся.

— Вот так встреча, это ты?!

— Как видишь…

— Дорогие мои, — обратился мужчина к своим спутницам. — Я встретил давнишнего коллегу по институту, давайте попрощаемся на сегодня.

Женщины переглянулись, окинули любопытным взглядом остановившую их женщину и помахали ручками.

— Пока, пока! Поздравляем ещё раз. До завтра!

— До завтра!

— Можно прожить сто лет в одном городе и не знать, что по этой же улице ходит мужчина, который давно забыл когда-то любимую женщину. Здравствуй, дорогой!

— Здравствуй! — Отвел её за руку в сторону от прохожих мужчина.— Сколько лет…

— И зим…

Они смотрели друг на друга. Лицо женщины изменилось и приобрело черты смущённой восторженности от встречи. Отчего она внезапно превратилась в восторженную даму. Лицо мужчины тоже выражало удивление и такой же неподдельный восторг от встречи.

— Ты куда? — спросила женщина.

— Домой!

— Тебя ждёт кто-нибудь дома?

— Нет-нет! Я как обычно один. А ты как? Где? Почему вдруг исчезла?

— Ой, столько вопросов ты задаёшь, что и не знаю с чего начать!

— Ну тогда зайдём ко мне в гости. Здесь рядом, наверно помнишь, а?Посидим немного. Ты не торопишься?

— В общем-то нет… Но как-то неудобно. Лучше бы посидеть в парке где-нибудь на скамейке. Осень смотри какая…

— Нет уж, такая встреча! Зайдём всё-таки не надолго ко мне?

— Ну, если ты настаиваешь?…

По дороге к нему они на перебой что-то рассказывали друг другу. Перед металлической дверью своей квартиры он долго не мог от волнения открыть замок. Наконец дверь как-то сама собой открылась, и они зашли в прихожую.

— Я не буду раздеваться. Мы ведь не на долго?

— Как хочешь.

В зале она увидела почти ту же обстановку, какая когда-то нравилась ей. И когда их любовные отношения уже зашли слишком далеко, она мечтала даже жить в его двухкомнатной квартире. Теперь же мебель показалась ей неказистой, а убранство в комнате явно не видело женских рук. И только заставленная полками стена книг, да перегруженный журналами, книгами и папками небольшой стол у окна подчёркивали еле уловимую целесообразность сосуществования постаревшей от времени мягкой мебели и толстых громоздившихся по принципу плотнейшей упаковки фолиантов, брошюр, каких-то свёртков. Отчего зал напоминал скорее кабинет. В современных домах и квартирах её окружения едва ли можно было найти что-то подобное. Там приоритет отдавался изяществу, современному дизайну и в таких комнатах не возникали мысли о работе.

— По-прежнему много работаешь?

— Приходится. Присаживайся рядом!

Он откинулся на спинку дивана и смотрел на неё ничего не выражающими глазами. В них скорее была какая-то бездна состояния неопределённости положения в каком оказался он, да и она, неожиданно упавшая на колени и прижавшаяся к нему. Она заплакала, всхлипывая, как ребенок.

Он погладил её волосы и прошептал:

— Я по-прежнему люблю тебя…

— Спасибо, милый! Вот шла мимо, увидела тебя с женщинами и на меня что-то нашло такое… Ну ты знаешь, как когда-то, помнишь…

— Это не забывается…

— Я думала, что больше тебя никогда не встречу. Поэтому я чуть с ума не сошла, когда заметила тебя, идущими с женщинами. Нет, это не ревность, это мимолётное желание вернуть то, что я потеряла когда-то вместе с исчезновением тебя из моей жизни. Я не могла не подойти. Я хотела, я хотела…

Она захлебнулась слезами. Немного успокоившись, продолжила.

— Я хотела тебе сказать, что если внутри ничего нет, — она приподнялась и постучала кулачком в грудь, — если тут ничего нет, то жить как-то тошно и страшно. А увидела тебя и поняла, что есть ещё именно оно, то главное, от которого, как мне показалось, убежала когда-то, а теперь поняла, что, слава Богу, не могла совсем ещё убежать. Я поняла это, поняла….

— Почему же ты не можешь убежать от того, что или кто тебя держат?

— Не знаю почему, милый, не знаю. Но понимаю, что до сегодняшнего дня не могла этого сделать.

Она отстранилась от него, приподнялась, запахнула на груди распахнутую норковую шубку, и быстро вытерла глаза. И уже смотрела на него так, словно до конца выдохнула всё, мучившее её, а теперь, освободившись от него, улыбнулась.

— Я странная, да?

— Не знаю.

Ты всё время отвечал так, когда я задавала тебе вопросы о чём-нибудь серьёзном и это удивляло меня. Но сегодня я тебя понимаю почему-то. Видимо, я сделала тебе опять больно напоминанием о себе, напоминанием о счастливых днях прошлого, но я не смогла не подойти, прости меня. Мне страстно хотелось напомнить о себе…

— Тебе это удалось…

— Ты жалеешь об этом?

Он, не поднимаясь с дивана, закинул руки за голову, посмотрел куда-то мимо неё, ответил.

— Трудно сказать. Я не мог освободиться от мысли о тебе и не могу, это точно. Ты часто снилась и продолжаешь сниться, но уже реже. А снишься странно. Во сне всё выглядит, как сама жизнь, в которой исчезает смысл существовать в состоянии вечного ожидания чего-то, которое не приходит, как, например, бывшее твоё отношение к себе и ко мне. К себе — потому что ты знала, что хотела в жизни. Ты страстно ворвалась в науку. И мне, казалось, что тебе удалось бы достичь многого. Ко мне — потому как в твоей страсти было столько искреннего, что меня это даже пугало иногда, мучило настолько, что мне казалось я не могу ответить тебе такой же взаимностью.

Он помолчал.

— Сейчас же ты испытываешь какое-то раздвоение в себе. С одной стороны ты не забыла меня, стало быть, у тебя остались прежние чувства ко мне, толкнувшие тебя самой подойти на улице. С другой — тебя держат, видимо, жизненные обстоятельства, какие не могут отпустить тебя. Может быть более весомые, чем тебе кажется?

— Да, ты прав. Вначале, когда именно я прервала наши с тобой отношения в силу открывшихся возможностей устроить свою жизнь не любовницы, а жены, я долго жила мыслями о тебе, может быть в надежде на продолжение нашего романа. Но на самом же деле уже жила своим окружением, к какому быстро привыкла. К богатству, роскоши, внезапно упавшим к моим ногам. Постепенно поняла, что от этого уйти уже никогда не смогу. Правда, это мучило всегда меня, когда оставалась наедине с собой и своими воспоминаниями. Часто задавала себе вопрос, сколько может продолжаться такое раздвоение сознания с реальностью, в которой я забыла всё: науку, желание заниматься любимым делом… Теперь у меня нет вообще никакого дела, кроме быть тенью своего богатого мужа. Ты даже не можешь себе представить, как это тяжело для женщины. И в быту и на людях ощущать себя словно среди минного поля, когда одна единственная оплошность, неверный шаг могут привести к взрыву, способному уничтожить всё так устоявшееся в жизни. Иногда мне даже кажется, что моё существование похоже на окопную войну, когда противники искренне жаждут заметить брешь в обороне каждого, чтобы не только уничтожить друг друга, но и размазать по стенке и насладиться этим, даже если это будет достигнуто дорогой ценой. Ибо деньги уже не становятся главным орудием в борьбе за интересы, поскольку их в избытке у каждого. Насладиться тем, как уничтожается в агонии личность, перед которой только вчера унижались и говорили им то, что от них хотели слышать, а на следующий день наблюдать и с удовлетворением обсуждать, как она публично растоптана с помощью СМИ или кого угодно.

— Я ответила на твой вопрос?

— Да, кажется. Пока за спиной будет муж, у тебя будет всё в порядке. Он любит тебя?

— Думаю, что нет. Я для него просто очень удобная женщина. Образованная, остепенённая. Завистницы говорят, что красивая ещё. Всегда при нём: дома, в клубах… На самом деле большее время суток я провожу одна. Вначале это меня не очень огорчало. Потом явно почувствовала своё одиночество. Иногда смотрю на себя как бы со стороны и чувствую себя куклой Барби, но не при ребёнке, а при хозяине.

Она снова наклонилась к нему.

— Ты знаешь, я даже попыталась изменить ему…

Он прикрыл её рот своей ладонью.

— Не надо говорить мне это, не надо!

Глаза её снова повлажнели.

— А ты всё такой же, порядочный… Не хочешь выпачкаться даже моей исповедью. Нет.., я не изменила мужу, но искренне желала этого. Может быть, в наказание за своё одиночество и несвободу быть для кого-то любимой женщиной. Просто не могла найти объект вожделения. Вокруг не мужчины, а какие-то разночинцы или самцы, обременённые связями, деньгами и повязанные отношениями, которые трудно называть порядочными. И если бы я среди них и нашла любовника, он бы, скорее, воспользовался этим и шантажировал после меня для достижения каких-нибудь своих целей. У них, как мне показалось, хотя может и ошибаюсь, полностью утрачено чувство порядочности, уничтоженное денежным содержанием. Да я и сама, чувствую, такая теперь и вынуждена просчитывать каждый свой шаг, дабы не совершить роковой ошибки и остаться брошенной мужем у разбитого корыта… И теперь, чувствую, не могу, к сожалению, быть другой.

— Может ты всё преувеличиваешь и на самом деле всё не так?

— Нет, дорогой мой! Я также по уши погрязшая в этом окружении женщина, в котором свалившееся на головы особям разного пола богатство и роскошь, оказались отлучены от порядочности, какая не может также неожиданно снизойти к людям. Ибо порядочность — понятие родовое и воспитываемое не только поколениями, но и самой жизнью, отношением к ней. А вот к тебе…, как страстному любовнику, прибежала бы. Да я уже здесь… Ты во мне видишь ещё женщину?

— Ты… красивая.

— Я о другом тебя спрашиваю.

Он приподнялся, слегка отстранив её от себя.

— Я тебя по-прежнему люблю, но… ту, понимаешь, ту…

— А эту? — настаивала она.

— Не знаю.

— Вот видишь? Теперь даже ты не видишь во мне женщину. Женщину, которую ты обожал, а я была от тебя без ума. Меня не никто не любит. Я — кукла… при хозяине.

— Прости! Ты просто возбуждена очень.

— Я должна была выговориться кому-то и освободиться от тяжести, которая давит на меня физически и на моё сознание. А ты тот, кому я доверяю до сих пор. Прими на себя эту тяжесть исповеди по праву нашей дружбы и страстной любви в прошлом. Приступы этой тяжести преследует меня и днём, и ночью, даже во сне. И когда, бывает, что ты являешься ко мне во сне, тогда тяжесть уходит, становится легко ощущать самою себя. Как говорят, такое бывает в состоянии клинической смерти, когда дух отделяется от бренности тела. Мне кажется, что дух существует. Это звучит смешно от человека, занимавшимся когда-то наукой серьёзно. Но я действительно ощущала лёгкость состояния, когда тяжесть моего положения уходила с появлением тебя в моём сонном сознании. Когда же просыпалась, тяжесть возвращалась и обрушивалась на меня с новой силой. Не знаю, как дальше жить…

Она встала с дивана и, не глядя на него, продолжала.

— Мы с мужем не можем иметь детей. Я одинока при муже и завидую своей подруге, которая, вырастив дочь, вытолкнула богатенького мужа из своей жизни и теперь свободно может любить человека — не как мужа, любовника, а как человека, личность, понимаешь? Не в богатстве, не в роскоши, а в роскошной свободе быть самой собой, обременённой только надеждой на будущее, какого может и никогда не наступить. Я даже не интересовалась, женат ли её любовник или нет. Мне это было не интересно. Я почувствовала в её словах и отношении к нему, что он просто человек, обладающим качествами любить и быть счастливым от того, что и его любят, понимаешь? А я даже этого не могу себе позволить, потому, как чувствую, что если бы даже ты позвал меня, я бы не смогла долго наслаждаться любовью. Предав тебя, я утонула в болоте затянувшего меня богатства и скромно жить интеллигентом и с интеллигентом уже не смогу. Я — нищая духовно, и развращенная богатством женщина. Это и есть раздвоение, но не сознания, а бытия и сознания.

Она вздохнула и уже обречённым голосом продолжила.

— Окажись на моём месте иная женщина, живущая в гражданском браке, довольствовалась бы этим болотом и как жаба ловила бы мошек, не задумываясь о том, что внутри и вне её. Но дело в том, что гражданский брак закрепляет бесправие женщины, и она в любое время может остаться одна за дверью случая, подарившему или обрекшему её на то, чтобы не дай Бог не прогневить своего покровителя и любить его как хозяина, заимевшего ласковую кошечку, которую можно погладить и довольствоваться мурлыканьем на сон грядущий. Но я давно осознала, что я не кошка. И это, кажется, он чувствует давно. Но терпит ещё меня…

— Ты тоже мне снишься.

— Как?

— Всё время во сне ты покидаешь меня, а я не могу удержать тебя.

— И я в твоём сознании прежняя женщина-любовница?

— Возможно. Но после таких снов мне уже не хочется страстно любить другую женщину.

— У тебя были после меня женщины?

— Одну из них ты только что видела.

— Любовница?

— Бывшая. Ей подвернулся один человек, с которым она связала узы. У них уже трёхлетний ребёнок.

— Выходит она тебя тоже бросила?

— Ей надо было просто выйти замуж, — уклончиво ответил он.

— А ты не хочешь обзавестись семьёй?

— Думаю об этом. Но мне не попадает женщина, какую я бы хотел боготворить даже в семейном быту. К тому же постоянные командировки определили особый стиль моей жизни. Я до сих пор не могу привыкнуть ни к городу своему, ни к квартире в нём. Поскольку всегда всё у меня временное. Только ты для меня осталась постоянной в моём отношении к тебе. Может даже превратилась в боль воспоминаний. Но на звонки мои ты не отвечала, тем самым дала понять, что между нами всё кончено. Я не мог настаивать, искать встреч…

— А может надо было быть настойчивее? И всё могло быть по-другому?

— Я не мог быть кошечкой…

Она усмехнулась.

— Выходит мы чем-то похожи в своих обстоятельствах. Гордыня?

— В религии это страшный грех, — усмехнулся он, — потому и возникает раздвоенность чувств и восприятия окружающего мира в наказание за это…

— Ты стал верующим?

— Нет. Для этого я слишком рационален и атеистичен. Верующему гораздо легче, чем нам, занимающимся наукой. Верующим что? Согрешил — можешь исповедоваться и получить отпущение грехов. Нам же, ни во что не верующим, с грехом придётся жить всегда. Как любовная страсть, например, поскольку она может исчезнуть или превратиться в страсть иную: зарабатывания денег на жизнь, накопительства, воспользоваться случаем в жизни и стараться следовать ему вопреки чувствам …

— Ты, кажется, меня тоже осуждаешь… Конечно же осуждаешь. Стало быть, ты соврал, что любишь меня. И твоя ложь тоже результат твоего раздвоения. Ты хочешь казаться эдаким преданным чувствам женщине, которую когда-то любил, но унизил её тем, что тебе хочется казаться выше её падения и именно в этом заключается выгодность твоего положения. Да, да! А как же иначе можно представить себе ситуацию, в которой мы сейчас с тобой находимся? О-о! Да ты страшнее, чем моё окружение.

— О чём ты говоришь?! — удивился он.

— О том, дорогой мой! О том, что в моём окружении царит неприкрытая фальшь — основа поведения почти всех в окружении бизнеса моего мужа и вообще в среде первоначального накопления капитала. Фальшь в любовных страстях, в отношениях на бытовом уровне. У них остаётся единственная страсть, доведённая до клинической ответственности — держать данное слово в практике деловых и финансовых отношений с партнёрами по бизнесу с маниакальным упорством, границы которого определяются уровнем риска потери накопленных денег или целиком бизнеса. И уж если эта граница ответственности у кого-то несоизмерима с финансовыми потерями — тогда уж он выходит на тропу войны. В остальном — слова означают только то, что не означают, и кто как может, в силу своей интуиции, так и интерпретирует их скрытый смысл в рамках степени своего лицемерия, помноженного на коэффициент влиятельности в обществе денег и связей.

Выдохнула свой монолог женщина и продолжила.

— Твоя же ложь — в красивой обёртке порядочности, которая заставляет меня чувствовать себя не просто сейчас униженной, а оскорблённой в том порыве, в котором я бросилась к тебе на улице. Господи, где же отыскать теперь порядочность? Нет её! Одни предают, я говорю о себе, другие одевают себя в личину ветхозаветной преданности любовной страсти, а сами давно уже превратились в эдаких судей, чётко отграничивающих предательство, преданность и ложь без акцента на то, что может женщина в этой жизни и что принадлежит мужчине.

— У тебя прямо-таки гендерный подход, милая. Что может женщина, не дано мужчине. Что добивается мужчина от женщины — не знает сам. Любовь, даже не любовная страсть, а вожделение видеть, ощущать присутствие объекта обожания и растворяться в его единении — вот единственный стержень, который удерживает два полюса противоположностей мужчины и женщины. В любви нет и не может быть чётких границ между положительным и отрицательным. В ней, как в электромагнитном поле, одновременно сосуществуют две противоположности.

Он с упрёком посмотрел на неё, подытожил.

— И когда одна противоположность исчезает, исчезает поле взаимности. Ты, исчезнув из моей жизни, свернула поле, объединявшее нас. Оставшееся моё монополе в реальной жизни кажется для тебя эфемерным, а лишь намёк с моей стороны на твоё предательство возбуждает тебя настолько, насколько ты готова объяснить себе и мне, что предательство предпочтительнее лжи, какую ты выделила в моей фразе из необходимости оправдать его, совершенное ради того, чтобы создать себе условия жизни, в которых ты могла на всех взирать с позиции права обладании всем и всеми, в том числе на на абсолютную истину и право судить обо всём. И может быть где-то, наедине с внутренним родовым ощущением того, что такое поле тебе всё же бывает иногда необходимо, ты встрепенёшься и захочется тебе погрузиться в него хоть на мгновение для того, чтобы здесь же и выпрыгнуть из него, потому как страсть оставаться в лоне богатства и больших возможностей в жизни в тебе давно стала важнее эфемерности любовного переживания в твоих сновидениях. Ты утратила чувство любви в тот самый момент, когда ушла от меня. И только эхо взрывного начало нашей любви тебе напоминает о том, что это событие действительно было.

— Ты заговорил чисто физическим языком, дорогой, чтобы обосновать возможно ложное представление о существовании монополей во вселенной, способных объяснить существующую картину Мира и утвердить по аналогии мысль о возможности существования монополярной любви. Здесь, как учёный учёному, могу возразить и кроется твоя ложь. Настоящая любовь не допускает и мысли считать объект обожания дурным ни в мыслях, ни в поступках. Она искренна до самоотречения от собственного «Я». Она всегда найдёт выход из любого положения даже ценой жизни.

— Мы с тобой не теоретики любви… Мы искренне любили. Твои же чувства уничтожила страсть освобождения от материальной зависимости в надежде после, в конце-концов, вернуть любовную страсть, уж не ведомо к кому: то ли к мужу за то, что он нашёл тебя, а не вы друг друга; к оставленному тобой любовнику или новому объекту внимания, на которого падёт твой выбор женщины, которая может себе позволить выбирать. Но если от материальной зависимости можно уйти известным тебе способом, чувственную же страсть вернуть невозможно, поскольку она другой природы. Ты же сама призналась, что не можешь порвать со своим богатством ради дальнейшей возможности жить в любви и страсти с близким когда-то тебе человеком.

— Одно дело сказать, другое — действовать, — устало ответила женщина.

Помолчали.

— В женщине, — прервал молчание мужчина, — чувство самосохранения выражено ярче, чем у нас. Очаг, удобства, достаток, комфорт для неё значит больше, чем для мужчин. Поэтому я не осуждаю тебя за то, что ты выбрала нишу, устраивающую тебя и твоего гражданского мужа. Но добропорядочный семьянин также стремится к этому. Но в отличие от него у вас нет детей, способных превратить временный союз в самоподдерживающуюся систему семьи, накладывающую страстные ограничения свободы на каждого из вас. Да, это солидная плата только за возможность её создания и существования. Плата за её поддержание во времени куда дороже. Ваш же союз, как устный и не обсуждаемый никогда в деталях на перспективу договор о намерениях означает: ты с ним до тех пор, пока он нужен тебе, а он с тобой, пока ты не будешь претендовать на большее, чем это будет дозволено им же. И это соглашение может иметь значение до тех пор, пока в нём будет заложен хоть какой-то смысл. В твоём положении я не вижу его. Он старше тебя?

— Да.

— Желание иметь молодую женщину для мужчины даёт ему возможность заниматься делом, если кроме жены он ещё видит и ощущает в ней любовницу. У него появляется свобода манёвра в бизнесе, не тратя усилий, времени, денег на других женщин. Такие люди в бизнесе добиваются немалых успехов. У них надёжный тыл семьи и любовницы в одной женщине. Для тебя же гражданское замужество — шанс избавиться от немыслимых бытовых тягот и почувствовать себя наконец женщиной, удовлетворенной во всех житейских отношениях и при этом очень привлекательной. И для того, чтобы ваш союз не выглядел временным, для этого надо идти навстречу друг другу. И, возможно, это будет очень длинная дорога. Вы же, как я понял, занимаетесь только собой, а по существу в жизни даже смотрите в разные стороны и обременены своими интересами, о коих никто кроме вас в отдельности не догадывается. Ваша постель не дышит страстью. В ней только обязанность по молчаливому согласию находиться в ней, не объясняя друг другу, почему это происходит редко. Но если эти объяснения ты потребуешь от него, тебе придёт конец. Ты превратишься в сожительницу, а ему потребуется другая женщина.

— Ты, как теоретик по роду своей научной деятельности, всё разложил по полочкам, хотя в моём положении всё и так ясно не только мне, но и моему и его окружению.

Она вздохнула.

— Можно я у тебя закурю?

— Ты стала курить?

— Как видишь.

— А муж?

— Нет.

— Это очень плохо. Это даже хуже, чем трезвому целовать пьяную любовницу.

Не отрывая ног от пола, он вытянулся вдоль дивана и закинул руки за голову.

— Я как-то не придавала этому большого значения…, — растерянно ответила она. Вытащила из пачки сигарету, вновь порылась в сумочке, достала зажигалку, но почему-то не закурила и неожиданно заметила.

— У тебя на висках еле заметная седина появилась.

— Мне сегодня тридцать семь…

— Прости, дорогой, я совсем потерялась во времени. Поздравляю с днём рождения! — Она опустилась к его изголовью и поцеловала. Не страстно., как обычно целуют просто знакомых при встрече людей. — А знаешь, у меня мелькнула идея. Не пойти ли нам в ресторан и отметить эту случайную встречу в день твоего рождения?

— Я на работе отмечал. Как обычно — среди своих коллег.

— Ну что из этого? Посидим просто?

Он встал с дивана и, глядя прямо в глаза, сказал:

— На такую роскошную женщину все сразу обратят внимание. Узнает кто-нибудь и у тебя будут неприятности.

Переживу как-нибудь.

Я буду чувствовать себя виноватым.

— Пойдём! У нас больше такой возможности точно не будет. Мы так разоткровенничались, что будущее в наших отношениях может только сводиться к дежурным звонкам по случаю Рождества или Нового года, дня рождения. А ты не забыл мой день рождения?

— Не забыл. Я дважды тебе звонил, — ты не отвечала на звонки, — видимо, не замечала.

— Я могла навредить себе, да и, возможно, тебе…У тебя прежний номер телефона?

— Да.

— Я буду отвечать на твои звонки, звони мне, пожалуйста.

Она решительно подошла к зеркалу в прихожей. Едва заметно что-то подправила в причёске. Он открыл дверь.

На главной улице города мест, где можно было уединиться по окончании будничного дня, было предостаточно. Зашли в первый попавший.

— Давай сядем вон за тот столик, что прямо за стойкой, — бросила ему женщина, и, не дожидаясь, что он снимет с неё норковую шубку, небрежно бросила её на спинку стула, встряхнула красивой головкой и уселась. Он сел напротив неё.

— Заказывать будешь ты. Я буду расплачиваться… И не сопротивляйся, дорогой, ведь я тебя пригласила, не ты! К тому же ты правильно заметил, я теперь не завишу от материальных обстоятельств. И сейчас ты будешь подчиняться мне безоговорочно, потому что…, в общем, потому что!

Он её не видел никогда такой в прошлом. В её выражении лица исчезло и то, что было у него в первый момент разговора на его квартире — прежнее, до боли знакомое в прошлом выражение открытой восторженности от ощущения встречи с ним, и напротив, во всём её существе он ощутил женщину, какая знала, что хочет, что может и, главное, в выражении её лица была едва заметна не то улыбка, не то усмешка женщины, привыкшей управлять любой ситуацией.

Вынырнул откуда-то из-за занавешенного тяжелыми шторами огороженного пространства зала, где видимо обслуживались ещё посетители, официант, держа в руках меню, наклонился к женщине и развернул толстую красивую папку.

— Пожалуйста! Предлагаю…, простите, это Вы?… Ваш муж здесь… обслуживается.

— Ну и замечательно! Обслуживайте и нас!

— Да-да… Хорошо… Конечно…

Она усмехнулась.

— Интересно, с кем это он сегодня?

— Может нам лучше уйти?

— Ещё чего! В наших отношениях так может случаться. Сидим, дорогой, сидим. И не трудись с меню. Официант сам сейчас предложит нам что-нибудь. И обязательно сообщит через кого-то мужу, что его жена здесь.

Действительно, официант тут же вернулся и начал предлагать салат, закуски, вино. И почти в это же самое время из-за портьеры вышел высокий и статный человек. И хотя ему было уже за шестьдесят, выглядел молодцевато.

— Дорогая, ты не предупредила меня, что будешь ужинать в этом ресторане? По какому случаю ты здесь? Познакомь меня, пожалуйста!

— Это мой давний друг! Вместе когда-то работали в институте на Кузминской. Вот я и затащила его отметить встречу.

Её муж представился её другу, хотя в этом не было необходимости. Бывший любовник женщины узнал в нём известного в городе бизнесмена.

Похлопав по плечу знакомого его жены, он предложил жене присоединиться к его компании.

— Нет, милый! Ты уж прости. Мы не на долго здесь. Выпьем по бокалу чего-нибудь, вспомним наши институтские научные баталии. А у вас за портьерами там будут какие-то деловые разговоры. И вслушиваться в них моему бывшему коллеге будет скучно, а мне тем более. Ведь я никогда в твои дела не вмешиваюсь, дорогой. Правда?

— Хорошо, милая! — Он поцеловал её в затылок. — Ты с машиной?

— Да! Она недалеко отсюда.

— Тогда я приятного вам времяпровождения. Сегодня я задержусь. Буду в десятом часу.

— Спасибо, милый.

Женщина молча наблюдала, как сервировал стол официант, а когда тот отлучился, спросила:

— Ну как тебе мой муж?

— Порядочный и, по-моему, искренен с тобой.

— Не знаю, как насчёт искренности, как и то, с кем он там проводит деловой ужин…

— Но он же действительно предложил присоединиться к его компании?

— Он знал, что я не посмею вмешиваться в его дела, как бы, в каком месте и с кем эти дела вершились. Это основной принцип наших отношений, какие он задал сразу же. И я ему следую.

— Может быть это и хорошо!

— Может быть, может быть… Давай лучше выпьем за твой день рождения.

— И за нашу встречу с тобой!

Их глаза встретились. В её глазах он заметил страшную усталость то ли от навязанной её мужем установки на поведение обеих сторон, то ли от того, что заканчивающийся день случайной встречей не принёс ей никакого удовлетворения. Она в его глазах — удивление вперемешку с каким-то восторгом то ли от того, что всё закончилось не скандалом, а вполне приличествующим образом, то ли от того, что он действительно сидит рядом с любимой в прошлом женщиной у которой такой респектабельный муж и такие современные отношения порядочности между ними. Не видела она в его глазах только прежней страсти, с которой он смотрел на неё в начале встречи и в прошлом.

«Он мне действительно солгал, что любит. А я действительно его предала. Моё предательство дало мне то, что я имею. Его ложь лишила меня надежды на то, что я могу ещё страстно любить кого-то. Да, да… Всё именно так. С каким удовольствием он ест салат, Господи! А говорил, что он отмечал день рождения на работе. Да он просто голоден! По прошлому я знаю, что можно поесть в складчину в институте… После такого застолья дома бутерброд захочется сделать из того, что осталось с утра в холодильнике…».

Она едва пригубила вино, делала вид, что её интересует еда. А он же ел, пил и уже от выпитого дорогого вина оживлённо жестикулировал по поводу каких-то сравнений настоящего с прошлым. Она больше молчала и смотрела на него. На миг даже представила себя его женой. Как он приходит с работы голодный, а она должна ему подать ужин, выглядеть хорошо после сумасшедшего институтского дня, где зарплата не увязывалась с тем, что в институте делалось, а желание подзаработать и как-то сводить концы с концами. Заставляли его и её преподавать где-нибудь. Уставшей ложиться в постель, нажимать кнопку будильника и засыпать, чтобы утром, проснувшись от звуков, подающих сигнал, что и на любовную страсть не осталось времени, бежать ему и себе готовить на стеснённой кухне что-то дежурное из чего-то разогретого вчерашнего, и ей стало почему-то жутко.

— Тебе не хорошо? — Заметил он.

— Нет-нет. Всё нормально. Это просто вино…

— А-а…

И он продолжал есть и пить. Опять говорил о чём-то, чего она не слышала, поскольку глядя на него, представила себе, как она могла выглядеть рядом с ним и ужаснулась этой мысли, потому как на стуле вместо норковой шубки висела бы какая-нибудь куртка или демисезонный плащ, а вместо строгого по сезону платья «От кутюр» её фигуру нечто облачало обыденное из мелкопошивочного ателье или купленное готовое на рынке.

— Знаешь, — задумчиво сказала она. — Конечно, ты в мыслях своих давно уже осудил меня за мой поступок по отношению к тебе и мне трудно было бы заметить в твоих глазах чувство, которое бы дало мне возможность понять, что ты действительно любил и любишь меня… Пожалуйста, не перебивай!… — остановила пытающегося возразить ей мужчину женщина. — Но я тебе должна кое-что не прояснить, нет, не то слово, сказать о том, что женщине хочется всегда быть красивой, чтобы на неё обращали внимание, восхищались ей, дарили комплименты. Любой женщине это необходимо. Сейчас большинство из нас либо выступает как приватизированная отметкой или без таковой в паспорте после замужества особь противоположного пола, наделённая гражданским правами быть при муже, либо олицетворяет собой центр семейного очага, вокруг которого всё готовится на кухне, стирается в тесной ванне, покупается и заготавливается с рынка. Женщина — работник, домохозяйка, статус которой так и настолько разбавлен семейными и гражданскими узами, что о её красоте, изяществе вспоминают только в театре, кино или перед первой добрачной и послебрачной постели. Потом она утрачивает свои прелести вначале в глазах мужчины, его окружения, работников по цеху и, наконец, не замечает и сама, как становится бабушкой… А я хотела выглядеть настоящей женщиной при муже, в его окружении, среди близких мне по духу людей, обременённых настоящим делом. Хотела быть всегда замечаемой, ибо от того, кого и как, по какому признаку мы выделяем в обществе, становимся похожими на них: либо безликой растворённой массой не выделенных в толпе, быту частью общества, либо способны общество подобных тебе людей превращать в личности, способные блистать красотой, умом, делом. В бедности красоту может оценить любой. Но сохранить, отполировать её — может только богатый, который способен не только ценить красоту, но и любить её, делать её достоянием любования других. Тогда красивая и любимая женщина становится стержнем поступков людей во благо всем. Так я думала…

— И стала?

— Не знаю. Думаю, что нет. В душе не смогла разорвать узы наших искренних отношений в недалёком прошлом. Они как след, оставленный в душе, который невозможно стереть, вернувшись по чистому снегу былых отношений к тому, что было, ибо будут затоптаны тобою же… Странно, да?

— Мне кажется, что ты просто закопалась в себе. У тебя слишком много свободного времени на размышления.

— А ты бы, конечно, хотел, чтобы его было меньше? Предала, развелась, вернулась? Так что ли? Это круг, из которого нет выхода. Вот ты в самом начале сказал, что по-прежнему любишь меня. Моя душа словно отпрыгнула в прошлое, я почувствовала, что наконец я нашла дорогу в своём блуждании в самой себе. Но вот пообщались с тобой и представить себе теперь не могу, чтобы произошло, если бы я бросилась в это прошлое. Я бы обрела унижение думать о том, а простил ли ты мне, а искренен ли, а не напомнишь в случае чего… Нет, мы все потеряли время на размышление необходимостью зарабатывать средства на существование. А когда они появляются, хотим то, что уже не принадлежит нам. Не принадлежит, дорогой…

Помолчали.

— Может давай прогуляемся? Я провожу тебя до твоего дома.

— Пожалуй, пойдем.

Женщина подозвала официанта и протянула карточку, чтобы расплатиться.

— Нет-нет, что вы? Ваш муж сказал мне, чтобы я включил всё, что вы заказывали на его счёт.

— Спасибо!

Улица города уже выглядела полупустынной. Редкие прохожие поднимали воротники курток, плащей, пальто. Усилившийся ветер гнал по тротуару серую листву, клочки бумаги, брошенные пластиковые бутылки.

— Наверно снег будет, — произнесла она, — а ты в лёгкой курточке…Холодно?

— Снег? Ах, да! Возможно… Нет, не холодно мне… Спасибо тебе за ужин. Не представлял себе, что день рождения проведу с тобой…

Свернув в переулок, они подошли к его дому. Она повернулась к нему, положила ладони на лацканы куртки, заглянула в его глаза, произнесла:

— Ну вот и всё. Прощай…

— Может поднимемся ко мне?

— Не за чем…

— Я тебя увижу ещё?

— Не знаю. Наверно нет. Не к чему это.

— Я провожу тебя до машины…

— Не надо. Иди. Я посмотрю, как ты зайдёшь в подъезд.

— Прощай!

— Да-да…Иди!

Металлическая дверь подъезда автоматически захлопнулась. Женщина постояла немного и пошла к свой машине.

Дома она отправила экономку отдыхать, села возле зеркала и внимательно всмотрелась в него.

Из зеркала на неё смотрела другая женщина, чем привыкла видеть. Заметила едва заметные складки у губ. Разладила их. Выражение глаз было безразличным, а взгляд усталым. Поднялась, встряхнула причёской, словно освобождалась от чего-то. Снова вгляделась в зеркало. Снова подчеркнула себе, что в зеркале на неё смотрела узнаваемая, но уже не та женщина, к которой привыкла, которую знала, чувствовала, понимала.

Прошла в залу. Прилегла на диван. Выключила свет. Незаметно уснула.

Во сне ей казалось, что кто-то гладит её волосы. Она хотела повернуть голову и посмотреть, кто, но не могла. Не было сил.

— Проснись, дорогая! Пошли спать…

Она открыла глаза. Над ней склонилось лицо мужа.

— Ты? — и обхватила его шею.

Утром она проснулась как обычно поздно и удивилась, что муж ещё в постели и не уехал в офис. В памяти вяло промелькнули вчерашние переживания, в которых исчез оттенок какой-то неопределённости, мучившей долго её сознание, и она почувствовала, что-то произошло с ней. Но что? Ответить не смогла.

«Я рассталась с мыслью о прошлом глубоком чувстве к человеку, от которого бежала, какого предала в погоне за обустроенностью личной жизни, ибо он не мог дать мне то, чем я располагаю сейчас. Может ли дать мне мой муж то, от чего я убежала? Или, приревновав меня к моему бывшему коллеге-одногодку, почувствовав разницу в годах между нами, воспылал ко мне тем, что так необходимо каждой женщине? Допустим… Но могу ли я полюбить с такой страстью, какой любила?… Нет. Былая страсть будет преследовать меня в любых воспоминания о прошлом, подтачивать моё сознание и винить меня за поступок, который я буду оправдывать всегда в настоящем, а в воспоминаниях о прошлом — сожалеть о нём. И неужели это теперь на всю оставшуюся жизнь?».

Она встала с постели. Подошла к большому зеркалу и снова всмотрелась в себя.

На спокойном лице вчерашние едва заметные морщинки у губ показались ей контрастнее и глубже.

«Господи, кажется действительно старею уже…».

— Милая! Я только вчера в ресторане убедился в том, как ты по-настоящему красива, как независимо смотрела на своего бывшего коллегу, откинувшись на спинку стула, — произнёс, потянувшись проснувшийся муж, глядя на силуэт жены, освещённый светом, пробивавшимся через неплотно закрытые шторы. — Именно это я в тебе люблю. Именно такая ты мне нужна.

«Всё-таки приревновал…, — подумала женщина, — всё же для тебя я остаюсь той, какая тебе нужна, а именно не просто как женщина, друг, а как любовница, антураж твоего бизнеса. Но мне бы хотелось услышать, что ты просто любишь меня. И в твоих словах, дорогой, читается такая же ложь, как читалась в словах мужчины, который не пытался исправить мою ошибку, настойчиво вернуть меня, когда я от него ушла, давно остыл в своих чувствах ко мне, но пытался вчера реанимировать былую любовь, может даже желал прочувствовать страсть снова, оставшись бы я у него ненадолго. Утраченную страсть временно вернуть можно, но вновь обрести любовь к оставленному объекту обожания нельзя. Теперь я это знаю по себе. Боже мой! Женщина может быть глупа во многих делах и поступках, но в чувствах она обладает возможностью совершенного сонара отличать не только звуки, но и вибрацию тонких чувств, заключённых в ваших словах, мужчины».

Женщина отошла от зеркала, наклонилась к мужу, поцеловала его в лоб, как целуют покойников, и пошла варить кофе.

_Поезд Ростов-на-Дону — Москва — Ростов-на-Дону. 17 -19 июля 2012